Бимен - Алексей Бартенев

мы проводили вместе. Ночью, ложась спать, я запускал руку под подушку, и стиснув в ладони пистолетную рукоять, проваливался в безумные фантазии. Теперь мне не надо было скакать по комнате, и размахивать перочинным ножом. Или, изображая каратиста, сражаться с воображаемой собакой. Я просто приподнимал футболку, и вынимал из-за пояса пистолет. Затем взводил курок, и ждал, когда пес бросится на меня. Ярость, и злоба уходили вместе с выстрелом. Такое ощущение, что я убивал не пулей, а ненавистью к этим животным. Как правило, как только у меня в мозгу звучал воображаемый выстрел, я тут же проваливался в сон.

Утром меня будили звуки, которые говорили о том, что по лестнице кто-то карабкается. Дверь на чердак изнутри не закрывалась, и войти мог любой. Я нашаривал в кровати пистолет, и готовился к встрече с незваными гостями. Чаще всего меня пытались убить беглые уголовники, или бандиты. Я отстреливался до последнего патрона. Что им было нужно я не знаю, но они не оставляли попыток разобраться со мной до конца лета. Иногда они захватывали какую-нибудь девушку в заложники, и тогда все усложнялось многократно. Практически всегда, в таких ситуациях меня подстреливал их главарь. Я истекал кровью, но из последних сил стрелял ему прямо в сердце. Он отшатывался, взмахивал руками, будто потерял равновесие, и падал навзничь. Спасенная девушка подбегала ко мне, но я отстранял ее в сторону, говоря, что не надо благодарности, и уходил в закат.

Я привык к своему оружию настолько, что вечерами, после ужина заглядывал на чердак, чтобы взять из-под подушки, и засунуть за пояс ставший уже родным игрушечный пистолет. Август — месяц приближающейся осени, и ночью довольно прохладно. Не утруждая себя поисками подходящей куртки, я брал первую попавшуюся телогрейку, и накинув на плечи бежал к друзьям и веселым историям. Так произошло и в тот день, который стал последним в наших с пистолетом отношениях.

12. Потеря

Точно, что происходило той ночью, я не помню. Скорее всего, кто-то из ребят предложил прогуляться до пруда. Долго не думая все согласились. Мы расположившись на берегу, сидели, и глядели на отблески луны в его волнах. Нас было человек десять. Все примерно одного возраста. Просто сидели, и смотрели на черную воду, изредка бросая туда головки одуванчиков. Потом, кому-то пришла в голову идея рассказать страшную историю про ведьму, утонувшую здесь. Закончил он ее громким воплем: «Вон она! Берегись!» После чего, сорвался с места, и увлек всю компанию за собой. Поддавшись стадному чувству, я тоже побежал вместе со всеми от опасности, но пару секунд спустя, вспомнил, что у меня есть пистолет. Я вытащил его из-за пояса, и сунул в карман телогрейки, готовый в любую секунду выстрелить, и поразить цель. Не важно, какую. Я крепко сжимал рукоятку, а мой указательный палец нежно поглаживал спусковой крючок, чувствуя, как он поддается от легкого нажатия. Страшно уже никому не было, все смеялись, вспоминая умелый розыгрыш, и всю нелепость ситуации. По пути кто-то периодически вскрикивал: «Ведьма!» И девчонки принимались визжать. Но потом, опять все начинали смеяться.

Это была самая утомительная изо всех прогулок. Мы шли по деревне, и нас становилось все меньше, и меньше. Друзья прощались, и шли к своим калиткам. Остальные двигались дальше. Я тогда подумал, что все это напоминает жизненный путь. Кто-то сворачивает раньше, у кого-то другая дорога, и вам не по пути. Может, мы встретимся завтра, но вполне возможно, что это будет совсем другая жизнь. И в ней вы можете оказаться незнакомыми людьми. Мне стало тоскливо от того, что лето заканчивалось, что скоро тропинка, по которой я иду, повернет в сторону города. Прочь от деревни. Следующим летом я опять буду здесь, но это, наверное, будет не та, а другая жизнь, и лето будет другое.

С каждым шагом поднимаясь по лестнице на чердак, я чувствовал навалившуюся откуда-то усталость. Сил хватило только на то, чтобы сбросить у входа телогрейку, да снять штаны. Сон сморил меня еще до того, как я коснулся подушки. Ты скажешь, что такое не может быть, но я отвечу, что может. Потому что не помню, как касался ее. А это значит, что я уже спал.

С той ночи прошло уже много лет, и я конечно не помню, что мне снилось. Но я отчетливо запомнил то, от чего проснулся. Это был голос отца, который по лестнице забрался на чердак, и теперь пытался вытащить наружу покрывало, на котором я мирно спал. Данное действие сопровождалось веселыми криками, и индейским улюлюканьем. Поначалу я не мог прийти в себя, пытаясь сообразить, что происходит. Потом, когда разум проснулся, я понял, почему вокруг кто-то радостно шумит, а покрывало вместе со мной ползет к дверному проему. Одновременно с этим, пришло осознание того, что лето закончилось, и родители приехали, чтобы отвезти меня в город. От таких мыслей обычное утреннее настроение быстро изменилось на хмурое. Нет, я рад был видеть и отца, с его, иногда, такими детскими, и глупыми шутками, и мать, порой глядевшую на меня с каким-то немым укором, вперемежку с огромной любовью, но мне не хотелось терять свободу. Я привык к ней. Здесь я был взрослый.

Вот тогда, поддавшись легкой панике оттого, что собрать нужно все, и предельно быстро, я и совершил ошибку. У меня совершенно выскочило из головы, что на чердаке могут быть какие-то мои вещи. Точнее одна, очень ценная, и безумно дорогая для меня вещь.

«Он, должно быть, лежит сейчас в кармане телогрейки, и никто не знает, что он там» — вспомнил я о пистолете перед сном, когда по привычке сунул руку под подушку. Боль утраты так сильно кольнула мое сердце, что на глазах выступили слезы. Где-то в глубине души я знал, что никогда больше не увижу свой пистолет. Хотя, надежда все-таки сохранялась. Нужно только съездить в деревню, и забрать его. Съездить, и забрать. Главное — съездить. Когда ты учишься пять дней в неделю, то довольно легко забыть о том, что когда-то собирался сделать. Стоило выходным наступить, и моя память очищалась. Планы менялись, и корректировались.

Но в деревню я все-таки попал. Отец туда за чем-то ездил перед новым годом. Я увязался с ним. Он пусть и с неохотой, но взял меня. Тогда я готов был выпрыгнуть из штанов от радости. Мы собрали все необходимое, сели в машину, и поехали. Всю дорогу меня буквально трясло от возбуждения. Я уже представлял себе, как заберусь на чердак, найду под сеном телогрейку, суну руку в карман, и достану его, забытого, но не преданного друга. Он сурово глянет на меня своим черным зрачком ствола, а затем чуть слышно цокнет затвором. Как бы с укором говоря: «Эх, ты!»

Мы ехали, казалось бесконечно долго. Хуже всего было то, что разговор с отцом не вязался, как я не пытался его начать. Закончилось тем, что он включил радиоприемник, и попросил найти какую-нибудь нормальную волну. Что входило в понятие «нормальная волна» для отца? Не знаю до сих пор. Музыку он не слушал. То ли она мешала ему сосредоточиться, то ли он не получал