Опрокинутый рейд - Аскольд Шейкин

Кальнин уже знал, что в нем, — золотая галстучная булавка. Не разворачивая, спрятал в полевую сумку, покачал головой:

— Все же зря ты этого типа. Допросили бы. Может, вышли бы на какой-то след.

Горшков через силу рассмеялся:

— Знать бы мне тогда, что всего только двое суток пройдет, буду я сидеть напротив тебя, все это рассказывать.

— Понимаю.

— Не вышло, брат, по-другому. Ночь. Вот-вот твою фамилию назовут. А тут сиди рядом, дыши одним воздухом. И мысль такая: «За что же мне с ним одинаковая расплата?»

Кальнин уже не слушал Горшкова. Мамонтов наступал теперь на Елец, и вероятность того, что он город захватит, а затем и будет стоять в нем со всей своей свитой, была очень велика. Туда и направился новый связной. Но агент, на встречу с которым он шел, в Козлове погиб. Связной об этом не знает и будет в Ельце, значит, особо настойчив, разыскивая. Станет потому вдвойне рисковать. И как-то предупредить его, возвратить, невозможно.

Около пяти часов вечера 31 августа тачанка с компаньонами выехала наконец на вершину бугра, с которого открывался вид на Елец. Город стоял на высоком крутом берегу, над простором широкой реки. Лучи уже склонившегося к закату солнца щедро золотили купола и стены его соборов. Было этих соборов так много, высились они такими громадами, что Шорохов не сразу заметил у их подножий дома и кроны уже начавших желтеть деревьев.

Сопровождавшие компаньонов верховые прибавили хода. Тачанка тоже рванулась вперед. Шорохову показалось, что теперь они не едут, а словно бы падают в речную пологую долину, за которой начинался крутой подъем в гору, к подножию особенно большого бело-голубого собора.

Слева и справа от дороги скакали конные. Издалека доносились пушечные выстрелы. В гуще крыш и деревьев кое-где вспухали клубы черно-серого дыма.

Винтовочной стрельбы Шорохов не слышал. Видимо, она шла слишком далеко от них. Зато по мере приближения к собору все более нарастали звуки колокольного перезвона.

Мостовая, мощенная плитами белого камня, вынесла тачанку вверх. На мгновение открылся вид на реку. За ее водной гладью, над зеленью занятого деревьями берегового склона, Шорохов увидел цепочки железнодорожных вагонов. Они горели. Сквозь дым прорывались там языки пламени.

Но собор заслонил от Шорохова эту картину. Они выехали на площадь. Откинувшись назад, едва не валясь со своего сиденья, кучер-казак изо всех сил натягивал вожжи. Лошади резко умерили бег. Ворота собора были распахнуты, толпа празднично одетых священников, высоко подняв над головами иконы, выливалась из его красновато-коричневой темноты. Влажно розовели открывающиеся рты, колыхались густые бороды. Эти люди истово пели, но звон колоколов заглушал их голоса.

Тут же на площади выстроился духовой оркестр. Размахивал руками капельмейстер. Было видно, что трубачи и барабанщики стараются как только могут. Их игру тоже заглушал колокольный звон.

Края площади заполняла публика. Как и в Козлове — барышни в белоснежных блузочках, дамы в широкополых шляпах, мужчины в сюртуках и мундирах, мальчики и девочки в матросских костюмчиках, беленьких платьицах. Насколько же сильно Шорохов сейчас всех этих людей ненавидел!

Мануков склонился к нему:

— Вы знаете название этой площади? Красная! Как и в Москве. Превосходно, не правда ли? Но если здесь так встречают, почему в Москве будет иначе?

Тачанка притормозила. Там, впереди, произошло замешательство. Какая-то девица подбежала к едущему на лошади офицеру, протянула букетик цветов. Тот мгновенно осадил лошадь, наклонился, подхватил девицу, усадил перед собой в седло, поскакал дальше. Из-за всего этого ритм прохождения колонны несколько сбился.

«Но я почти не слышал стрельбы!» — с ужасом подумал Шорохов.

Напротив входа в собор стояли военные. Перед ними на белой лошади восседал генерал в синей шинели. Мамонтов!

Их тачанка прошла в пяти шагах от него. Шорохов успел заметить: взгляд Мамонтова направлен на Манукова. Даже в такой момент! Ростовский торговец и впрямь занимал очень видное место в кругу интересов командира казачьего корпуса. Впрочем, так и должно быть, если на самом деле это эмиссар одной из главнейших союзных держав!

Площадь осталась позади, въехали в улицу и остановились так круто, что кони присели.

— Господа! — с тротуара их приветствовал Никифор Матвеевич. — Вот мы и прибыли, господа! — он протянул руку в направлении ажурных литых ворот, за которыми, в глубине заросшего травой двора, стояло массивное трехэтажное здание. — Прошу! Часок-другой подождем, пока подыщется для вас подходящий особнячок. В этом городе все теперь наше. Наше! — хохоча, он хлопал себя по голенищу сложенной вдвое плетью.

Варенцов с живостью пододвинулся на край сиденья, свесился в сторону Никифора Матвеевича:

— Чего ждать? Нельзя ли прямо сейчас…

— Именно, — Нечипоренко потянулся вслед за Варенцовым. — Тут у меня родни полно и компания. Четверку бы казачков для охраны. Будьте ласковы!

— Сколько угодно, — бодро ответил Никифор Матвеевич. — Я с вами моего интенданта отнаряжу. Пожалуйста!

Нечипоренко и Варенцов восхищенно подхватили:

— Боже мой! Боже!

Никифор Матвеевич испытующе взглянул на Манукова.

— Завтра, — кивнул тот. — Сегодня предпочту походить по городу, — он обернулся к Шорохову. — Хотите вдвоем? Соглашайтесь. Может быть интересно.

Где-то за домами и не так уж далеко от них ухнул пушечный выстрел.

Никифор Матвеевич наклонил голову:

— Последние очаги. Но вопрос решенный.

Нечипоренко и Варенцов остались в тачанке, Мануков и Шорохов вошли в здание. Там уверенные быстрые офицеры, громко переговариваясь, сновали по коридорам, хлопали дверьми. На лестничном марше, ведущем на второй этаж, пришлось прижаться к стене: навстречу два казака за ноги волокли человека в гимнастерке и галифе. Никифор Матвеевич стал пояснять:

— Мы, господа, в апартаментах бывшего окружного суда. Три этажа вверх и столько же вниз. Когда-то говорили: «Самое высокое здание Ельца. Из него Сибирь видно». Сейчас оно занято под штаб корпуса, ну и… и тут, естественно, его контрразведывательный отдел. Тайн у меня от вас нет, господа. Мы не либералы.

Мануков усмехнулся:

— Чтобы доказать это, вы меня сюда и доставили.

— Что вы, — наигранно залебезил Никифор Матвеевич, — как можно такое подумать.

К ним подошел мужчина лет тридцати в наглухо застегнутом сером плаще, в черной шляпе с полями, низкорослый, худощавый. Что-то вполголоса сказав Никифору Матвеевичу, он представился:

— Поручик Иванов. Разрешите проводить, господа.

Путь был свободен, они вчетвером двинулись дальше и вскоре вошли в небольшую, очень солидно обставленную комнату. Стену, противоположную входу, занимал обтянутый черной кожей диван из темного дуба. У широкого письменного стола стояли массивные кресла. Зеленые плотные гардины занавешивали окна.