Сон №9 - Дэвид Митчелл

Интересно, где же эта забавная сторона.

– Ты хоть понимаешь, как мне неловко оттого, что мою шкуру спасаешь именно ты, Миякэ?

Зэке Омега вприпрыжку перебегает нам дорогу, продавая свои уменьшенные копии.

– Пожалуй,– отвечаю я,– принимая во внимание обстоятельства, это должно быть довольно унизительно.

До самой стоянки такси Даймон не произносит ни слова. Его ноги заплетаются сильнее, а дыхание стало еще более хриплым. Дверца такси распахивается сама собой – на юге их все еще приходится открывать вручную.

– Вы знаете Кита-Сэндзю? – спрашиваю я у водителя.

– Он кивает.

– Знаете «Тэнмая», в пяти минутах от станции?

– Водитель кивает.

– Этот видеопрокат находится прямо на той же улице – Я кое-как пишу адрес «Падающей звезды».– Пожалуйста, отвезите туда моего друга.

Водитель такси колеблется, его привлекает очень солидная плата за проезд и отпугивает состояние Даймона.

– Это всего лишь солнечный удар. Минут через десять он придет в себя.

Плата за проезд побеждает, и такси увозит Даймона. Я оборачиваюсь и смотрю туда, откуда пришел. Там, в «Валгалле», у меня назначена встреча с папкой для документов, выброшенной в металлическое мусорное ведро.

* * *

Монгол подбирается ближе. Он как дыра человеческих очертаний в густой темноте. Я вижу его полуулыбку. Его ковбойские сапоги отсчитывают последние отпущенные мне секунды. Ящерица и фары «кадиллака», освещающие поле битвы, могут с таким же успехом быть событиями из чьей-то другой жизни. Морино с Франкенштейном все еще смотрят сюда? Я боюсь, что если отведу взгляд от Монгола, то, когда я снова на него посмотрю, мой убийца пройдет уже половину пути. Адреналин борется с лихорадкой, но мне некуда деть эту данную страхом энергию. Никакой адреналин не поможет остаться в живых, когда я упаду и ударюсь о землю. Никакой адреналин не поможет разоружить настоящего, из плоти и крови, наемника с настоящим, осязаемым пистолетом. Нет, черт возьми. Я покойник. Кто будет по мне скучать? Уже к следующей субботе Бунтаро найдет себе нового постояльца. Мама пойдет по своему кругу самобичевания, упреков и водки. Снова. Кто знает, что почувствует мой отец? Мачеха, возможно, купит новую шляпку, чтобы отпраздновать это событие. У Акико Като ненадолго прибавится бумажной работы. Кошка найдет другое пристанище. Единственное, что держало ее возле меня, было молоко. Мои дядюшки со своими женами и моими двоюродными братьями и сестрами там, на Якусиме, будут, конечно же, потрясены этой новостью и убиты горем, но сойдутся на том, что Токио всегда был источником неприятностей и что Япония уже не оплот безопасности, как когда-то. Бабушка выслушает эту новость с непроницаемым лицом и надолго замолчит – на полдня. Потом скажет: «Сестра позвала его, и он ушел». На этом список заканчивается. И это при условии, что мое тело найдут. Куда более вероятно, что меня похоронят в яме под будущей взлетно-посадочной полосой. Через неделю Бунтаро заявит обо мне как о пропавшем без вести, и все будут пожимать плечами и говорить, что я пошел по стопам своей матери. А вот и он, проверяет свой пистолет. К чему все это? Андзю погребена в океанской пучине. Я просто погребен. Я снова чихаю. Чихать в такой момент! Кому какое дело? Отвоеванную у моря землю овевает прохладный бриз.

* * *

Я решил потянуть с час, прежде чем вернуться в «Валгаллу». Первым делом я нахожу телефон и звоню госпоже Сасаки в Уэно. Но, услышав ее голос, вешаю трубку – в растерянности или от стыда. Я должен либо сказать ей чистую правду – либо солгать. И то и другое исключено. Поэтому я звоню Бунтаро, с которым проще договориться.

– Угадай, что случилось, парень! У Кодаи уже открылись глаза! Внутри моей жены! Открылись! Ты только представь! А еще, слушай,– он сосет свой палец! Уже! Доктор сказал, что это очень необычно для такого срока. Малыш с ранним развитием – вот как доктор его назвал.

– Бунтаро, я…

– Я тут смотрел этот видеофильм про младенцев. Материнство, это… в это просто трудно поверить. Ты когда-нибудь слышал, что эмбрионы хотят пить? Правда! Поэтому они пьют амниотическую жидкость и отливают ее обратно. То же самое, что подключиться к бесперебойной Подаче «Будвайзера». Только амниотическая жидкость приятней на вкус. Должно быть, ждать своего рождения – это девять месяцев сплошного блаженства. Как бар, где тебе никогда не предъявят счет. Как конец шестидесятых. А мы никогда ничего не вспомним.

– Бунтаро, один мой друг…

– А ты представляешь, как беременность влияет на расположение женских органов? К третьему триместру матка уже соприкасается с грудиной. Млекопитающим с плацентой в самом деле приходится нелегко. Вот почему…– Какая-то женщина в глубине «Падающей звезды» вопит во всю силу своих легких.– Не вешай трубку, я сделаю потише. Я тут смотрю «Ребенка Розмари». Нашел несколько подсказок, как выяснить, не окажется ли Кодаи сыном Сатаны. Акушерка в больнице говорила…

– Бунтаро!

– Что-нибудь случилось?

– Извини, но я звоню из автомата, и карточка вот-вот скончается. В «Падающую звезду» на такси едет один мой друг. Он сдавал кровь, и ему нужно прилечь,– пожалуйста, когда он приедет, ты мог бы проводить его в мою комнату? Я тебе потом все объясню. Пожалуйста.

– А брюки ему не погладить? Или, может, сделать массаж, или…

Раздается гудок. Отлично. Я вешаю трубку.

Куча парней со своими подружками – не говоря уж о батальоне суетливых молодых семейств, в которые превращаются эти парочки пять лет спустя,– влекут меня за собой по торговому пассажу к дирижерскому пульту. Музыканты играют что-то изысканно-затейливое. Может быть, Моцарта. Совершенно случайно я оказываюсь в первом ряду. Упитанный виолончелист, двое худых скрипачей, коренастый альтист и девушка, играющая на рояле «Ямаха». Если владельцы собак со временем становятся похожими на своих питомцев, то музыканты превращаются в свой инструменты. Кроме пианисток – как может человек напоминать пианино? Если только цветом лица. Ее лицо скрыто волосами – она склонилась над клавишами, как будто какой-нибудь бог нашептывает ей мелодию. У пианистки прекрасная шея, такие редко встречаются: изгибы, гладкость, упругость, ложбинки, выпуклости – все как должно быть. На ней кремовое шелковое платье – вдоль спины видны круглые капельки пота – и совсем никакой обуви. Музыка замолкает, и все вокруг хлопают в ладоши. Струнники наслаждаются аплодисментами, пианистка же лишь скромно кивает. Аи Имадзё. Это и в самом деле Аи Имадзё. Я ищу, где бы спрятаться, но вокруг меня – стена сумок, детских колясок и тающего мороженого. Аи Имадзё смотрит в мою сторону, и на моем лице разрывается граната с румянцем. Потом до меня доходит, что она смотрит, но не видит. Она до сих пор во власти музыки. Вдруг она улыбается мне – определенно – и имитирует удар головой. Я успел вяло помахать ей, прежде чем меня оттирают назад служители в смокингах, несущие букеты цветов раза в три больше обычных. Какая-то женщина размером с гиппопотама, увешанная бусами, что-то делает с микрофоном, и тот отвечает на ее манипуляции громким визгом. Я бреду прочь, чтобы найти в «Ксанаду» укромный уголок, где можно присесть. Я не хочу смущать Аи Имадзё перед ее друзьями с музыкального факультета.