Братья Ашкенази - Исроэл-Иешуа Зингер

— Мое поцтение, — приветствовал он их со своим литовским акцентом и снимал жесткую шляпу. — Цесть имею кланяться…

Хотя все адвокаты смотрели на него косо, трунили над ним, смеялись над его акцентом и ошибками в русских судебных прошениях, они ничего не могли с ним поделать. У него было больше практики, чем у них. И как они ни бились со своей гладкой речью и грамотными прошениями, литвак своим ломаным русским все равно достигал большего.

— Вся полиция у меня вот где! — показывал он на карман своего блестящего сюртука. — Сто они могут, эти адвокатиски? Да ницего…

Что он только не делал: покупал негодные векселя, брался помочь заимодавцам, давал ссуды под записки из ломбарда, принимал иски против железной дороги, выступал на процессах в суде, хотя не имел на это права, одалживал деньги в рост под хорошие проценты и передавал, когда требовалось, доносы начальству.

— Все будет хоросо, — вальяжно говорил он, когда его посылали с очередным доносом. — Давайте-ка сюда деньги, потому сто мир стоит на трех весчах: на деньгах, на деньгах и есчо раз на деньгах…

Вот за этим-то литваком и отправил слугу Симха-Меер и не мог дождаться его прихода.

Литвак долго слушал рассказ Симхи-Меера на быстром, чисто лодзинском еврейском языке. Он ни разу не перебил его. Точнее, перебил лишь однажды — когда Симха-Меер забылся и назвал его просто по имени — реб Липа. «Господин Халфан», — поправил его литвак и снова замолчал, внимая Симхе-Мееру. Когда тот наконец излил всю горечь своего сердца, рассказал о всех неприятностях, причиненных ему Тевье и Нисаном, сыном балутского меламеда, литвак вынул из своего пухлого портфеля листок бумаги. Он записал по-русски полные имена врагов Симхи-Меера и положил бумагу обратно в портфель.

— Все, — сказал он, — они узе у меня в руках. Вынимайте деньги…

Симха-Меер с демонстративной небрежностью достал из брючного кармана большой кошелек богача и протянул Липе Халфану несколько новеньких хрустящих банкнот. Литвак пересчитал их и не стал торговаться.

— Согласно своду законов это преступление номер сто восемьдесят один, — вспомнил он российский кодекс. — Я узе иду к полицмейстеру.

— Никто не должен об этом знать, — промурлыкал Симха-Меер, провожая литвака к дверям. — Вы ведь понимаете…

— Конецно, — ответил литвак, — конецно.

Той же ночью полицейские явились в Балут, ворвались в домишки Тевье и Нисана и вытащили обоих ткачей из постели.

— За что? — не поняли арестованные.

— В полиции разберутся, — ответили им полицейские и приковали их друг к другу наручниками. — Ну-ка, вперед!

Хотя это было за полночь, Балут сразу же узнал об аресте и все вышли на улицы. Полицейские махали шашками направо и налево, разгоняя мужчин в подштанниках и женщин в ночных рубахах.

Жена Тевье в одном белье, окруженная плачущими детьми, сопровождала мужа так, словно его несли на кладбище.

— Евреи, сыны милосердных, — заламывала она руки, — на кого я остаюсь с моей малышней?

Оба задержанных просидели в участке двое суток. Среди пьяниц, воров и беспаспортных иностранцев.

— За что вас отправили на кичму?[103]— спрашивали их воры.

— Сами не знаем, мы ничего дурного не сделали, — отвечали Тевье и Нисан.

— Придурки, фраера! — смеялись над ними воры и пихали их из стороны в сторону, как мячи.

Туго пришлось новичкам в арестантской. Их били, а потом заставили выносить парашу с нечистотами. Через два дня их забрали и повели в канцелярию к самому полицмейстеру.

— Смирно! — заорал на них полицмейстер с русыми бакенбардами. — Не двигаться!

Тевье и Нисан почти не понимали по-русски и потому принялись объяснять, что они ни в чем не виновны, что у них есть паспорта. Но полицейские разъяснили им смысл русских слов побоями.

— Вот так! — учили они кулаками напуганных евреев, показывая, как надо стоять, заставляя их втягивать животы и поднимать опущенные головы.

Полицмейстеру это так понравилось, что от удовольствия он стал расчесывать свои бакенбарды растопыренными пальцами.

Потом он подошел к евреям поближе, едва не наступив им на ноги.

— Это что же? — играл он с ними, как кошка с мышкой. — Бунтовщики! Мутите народ, а?

Тевье и Нисан начали понимать, в чем их вина, и принялись оправдываться. На смеси плохого польского с русским они хотели рассказать о мрачной жизни в ткацкой мастерской, о полтиннике в неделю, который отнимают у рабочих. Однако полицмейстер разозлился на них.

— Молчать, сукины сыны! — бушевал он. — Вы у меня в кандалах сгниете за такие дела! Я из вас ремни нарежу за то, что вы подстрекаете мирных людей к бунту!

По знаку полицмейстера пожилой сутулый служака уселся за стол и покрыл целый лист бумаги русскими буквами с завитушками, записывая то, что ему громко диктовал, расхаживая по кабинету, полицмейстер. Когда он закончил, писарь зачитал текст арестованным. Он читал трудные русские слова гнусавым голосом. Арестованные ничего не поняли, кроме постоянно повторявшегося жесткого слова «бунтовщики», которое гнусавый писарь произносил отчетливо.

— Подписаться! — загремел полицмейстер. — Кто не умеет писать, пусть поставит крестик.

Арестованные переглянулись. Но полицейские, стоявшие от них по сторонам, принялись бить их по ногам ножнами шашек.

— Его высокоблагородие приказал вам подписаться! — рычали они. — А ну, давайте!

Один за другим евреи написали свои имена.

— Товья Мейлех Менделев Мееров Бухбиндер; Нисан Нусиньев Шлёмович Эйбешиц, — медленно прочитал полицмейстер трудные еврейские имена. — Отвести их обратно в арестантскую!

В тот же день полицмейстер послал губернатору в Петроков рапорт, в котором он весьма прилежно расписал двух опасных бунтовщиков: они сеют смуту среди спокойных рабочих индустриального города Лодзи и представляют угрозу для населения. Поэтому он, полицмейстер, просит его сиятельство обратиться в Санкт-Петербург с просьбой временно выслать смутьянов за пределы десяти губерний Царства Польского — без суда, административным путем. А в ожидании разрешения на высылку он, полицмейстер, безопасности ради подержит обоих преступников под арестом.

— Пока придет ответ из Петербурга, — успокоил Липа Халфан Симху-Меера, — они наверняка просидят год, если не больсе. Наперед они зарекутся связываться с полицией.

Балутские ткачи побежали в синагоги, кричали и обрывали двери у раввина, но никто не хотел вмешиваться.

— Если бы их взяли за кражу, можно было бы что-нибудь предпринять, освободить их, — говорили евреи. — А для бунтовщиков ничего нельзя сделать. Можно только себе навредить.

Сразу же после этого в ткацкой мастерской Симхи-Меера заработали все станки. Отдохнувшие и изголодавшиеся ткачи работали с таким пылом, что вскоре наверстали упущенное за время забастовки. Получая в пятницу на полтинник меньше обычного, никто даже не вздохнул. Все были благодарны, что получают хоть что-то. Симха-Меер постоянно считал и пересчитывал, экономил при каждой возможности. Меламеда, которого его тесть нанял проводить по субботам уроки Торы в синагоге ткачей «Ахвас реим», Симха-Меер тоже уволил. Для экономии.