Братья Ашкенази - Исроэл-Иешуа Зингер

Реб Хаим ругал зятя, смешивал его с грязью, но Симха-Меер молчал. Смолчал он и когда теща, эта заносчивая аристократка, выплеснула ему в лицо стакан чая, как простая еврейка. Он вытер полотенцем лицо и залитый чаем лапсердак. Он знал, что все эти ругательства, проклятия, оскорбления и пощечины — просто ничтожное оружие неудачников. След от пощечины проходит, а капитал остается.

Единственным человеком, отношение которого его беспокоило, была его жена Диночка. Он знал, что тесть и теща очерняют его в глазах жены, обливают его помоями. Он хотел уехать, покинуть дом тестя до срока, жить отдельно, хотя по условиям брачного договора ему причиталось пять лет содержания. Ему в этом доме пол ноги жег, даже служанка Годес смотрела на него с ненавистью, подавала ему еду с такой злобой, что звенели тарелки и стаканы. Однако тесть с тещей не хотели отпускать Диночку из родительского дома.

— Так я и доверила ее этому разбойнику, — говорила Прива и прижимала дочь к своей груди, как младенца. — Ничего, мы еще в состоянии содержать зятя, хотя такого зятя… Словом, раньше, чем окончатся пять лет, я свою дочку не отпущу.

Симха-Меер ждал, чтобы Диночка вмешалась. В конце концов, он старается и работает не только для себя, но и для нее, для их общего дома. И она, его жена, должна его поддерживать. Она уже не маленькая девочка, чтобы держаться за материнский фартук. Жена всегда заодно с мужем. Что бы ни было, она должна быть вместе с ним. Так написано в Торе: оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене, и будут они как одно тело. Она должна следовать за ним. Вот ведь и его отец хотел навязать ему свою волю, однако он ему этого не позволил, потому что после свадьбы каждый сам по себе, а торговля — это не богадельня.

Но по поводу семейных распрей Диночка не сказала ни слова. Она не вмешивалась, только, как всегда, молчала, занималась ребенком и книжками. Симха-Меер страдал. Он пытался говорить с ней о том, что надо идти своей дорогой, блюсти свою выгоду. Она не отвечала, только бросала на него подозрительные взгляды. Даже ребенка ему не давала, когда он хотел взять его на руки.

— Ему пора спать, — говорила она. — Не перебивай ему сон.

Симха-Меер хотел убедить ее, ослабить ненависть, которую насаждала к нему теща. Он не страдал недостатком красноречия. Он всегда мог доказать, что своей душой он обязан Богу. И разве он виноват в том, что ее отец живет без счету и путается в делах? Он, Симха-Меер, у него просто так денег не брал. У него на все векселя, векселя с его, тестя, подписью. Однако Диночка не захотела слушать мужа.

— Дай мне почитать, — перебила она его, как только он попытался с ней заговорить.

У Симхи-Меера даже сердце защемило. Он думал, что она будет его упрашивать, умолять, защищать своих родителей. Хотя он и боялся этого, не доверяя самому себе, опасаясь, что, если она начнет его уговаривать, он даст слабину и уступит в том, в чем ему не следует уступать; он в то же время ждал, чтобы она с ним заговорила. Он жаждал ее любви, с каждым днем все больше. Чем дальше она была от него, тем сильнее он хотел ее покорить. Он ловил каждое ее слово, сходил с ума от каждого ее женственного движения. Даже платья Диночки зажигали в нем кровь. Не раз днем, после обеда, он при всей своей занятости крутился вокруг нее, молчаливый и взволнованный. Все для того, чтобы она зашла с ним в его комнату и он заключил ее в объятия. Он выискивал всякие мальчишеские поводы; что у него нет носового платка, что у него оторвалась пуговица — лишь бы выманить ее из большой столовой залы и завлечь в свою комнату. Он видел, что она старательно уворачивается от его приставаний, уходит от его надуманных детских уловок, и это унижало его мужское достоинство. Но у него не было сил уйти из дома, хлопнув дверью. Как кобель, бегающий весной вокруг запертого двора, где сидит сука, растерянный и встревоженный Симха-Меер продолжал крутиться вокруг собственной жены, прекрасной и недоступной, так по-женски холодно и отстраненно державшейся с тем, кого она не любила.

Симха-Меер ждал, ждал каждый день, каждую минуту, чтобы она заговорила с ним о родителях, попросила за них, сдалась. Временами он решал быть жестким, неуступчивым, потому что пришло его время, он на коне, судьба ее родителей в его руках, и теперь он покажет, каков он, Симха-Меер! Пусть она не думает, что он мальчишка. Ничего, теперь она расплатится за все унижения, которым она его подвергла, она будет валяться у него в ногах и умолять за своих родителей! Однако в то же время он думал, что уступит. Он был уверен, что своим великодушием он полностью победит и подчинит жену. Он только должен показать ей широту своей души, ослабить хватку вокруг ее родителей, отпустить их, как отпускают пойманных за крылья птичек. Он уже видел радость, которая воцарилась бы в доме от его благородного жеста. Он уже ощущал в своей крови сладость любви той, которую он так жаждал покорить и по прелестям которой сходил с ума.

Диночка знала, что, если бы она поговорила с ним, она добилась бы всего для своих родителей. Она видела, как Симха-Меер сходит по ней с ума, но не могла себя заставить упрашивать его, этого хасида, умолять его сжалиться над ее отцом и барыней матерью, унижаться перед ним. Даже когда родители начали просить ее об этом, она расплакалась и не захотела им уступить.

Мать этого не понимала. Она привыкла добиваться от мужа всего, чего нужно, женским обаянием и лаской. Она понять не могла, почему ее дочь не хочет спасти собственных родителей.

— Ты глупенькая, как маленькая девочка, а ведь ты уже мать ребенка, — говорила Прива. — Зайди к нему и переговори с ним. Ничего страшного, мы для тебя сделали больше…

— Не мучай меня, — плакала Диночка. — Я не могу… Я его ненавижу…

Вмешался отец.

— Представь себе, что ты должна пойти к разбойнику, умолять за отца с матерью, — сказал он. — Он же разбойник с большой дороги…

— Возьмите себе мои украшения, мои жемчуга. Я буду у вас служанкой, лишь бы не просить у него ничего, — гордо отвечала родителям Диночка.

А когда те стали говорить ей, что из-за нее они разрушили собственное благополучие, она вдруг забыла свою обычную тихость и крикнула так, что отец молча скорчился в уголке.

— Не из-за меня, а из-за самих себя! — кричала она. — Из-за вашей собственной гордыни! Это вы хотели отхватить зятя-илуя, покрасоваться перед людьми… Я его не хотела. Вы меня принудили… заставили…

Сразу же после этого она бросилась к отцу с матерью и, как ребенок, принялась целовать и обнимать их:

— Я все сделаю, все, лишь бы не унижаться перед ним… Я не могу…

Родители целовали и гладили ее.

— Ну, не надо, не надо, — успокаивали они ее. — Ну, не говори больше об этом…

Гордость дочери наполнила их возвышенным чувством, смягчила их падение в эти горькие дни.

Симха-Меер ждал, ждал с сердечным трепетом той минуты, когда жена придет к нему с опущенной головой. Но она не пришла. Как всегда, словно между ним и ее родителями ничего не было, словно она была ему чужой, Диночка не выражала своего отношения к происходящему ни единым словом. Она только, как всегда молча, выдавала ему белье каждую пятницу, накрывала на стол и была ему женой по ночам, как полагалось по закону.