На краю одиночества - Екатерина Лесина

– Он… он просто думает, что я… моя… – говорить не получилось, невидимая рука сдавила шею, и Анна поморщилась.

А Глеб тихо произнес:

– Не мучайся, я сам с ним побеседую. Скажи только, где он велел тебе побывать?

– Где угодно. Лучше, если на людях. И хорошо будет, если о свадьбе расскажу. Только я понятия не имею, кому о ней говорить.

Не госпоже ведь Верницкой в самом-то деле.

– Понятно, – сказано это было на редкость мрачным тоном. – Надобно еще будет Лазовицкому позвонить. Пусть контракт составит.

– Какой?

Солнце поднялось над крышами, вылизало черепицу, местами добела. Разлилось, затопило дворы, жаром дохнуло на травы, угрожая высушить их.

Урчал мотор.

И разговор был вовсе не таким, каким должно. В конце концов, ей бы о любви, а не о контрактах… Хотя какая тут любовь? Одна сплошная жизненная необходимость.

– Что я не претендую на твое имущество.

Анна поморщилась.

– Анна, это серьезно. У меня достаточно средств, чтобы хватило и на семью, и на школу. И хочешь, еще одну оранжерею поставим? Сад у нас большой. Или твою расширим?

– Хочу, – неожиданно для себя согласилась Анна. И тут же пожалела. И вправду ведь расширят, а она и с нынешнею-то управляется из рук вон… куда уж больше? Напротив, сокращать надо.

– Найдем помощников толковых… или вон пусть мои возятся. Правда, ко всем их подпускать не стоит.

В городе пахло дымами и морем. Гудели шпалы железной дороги, принимая тяжесть состава. А тот, старый, утомленный, полз едва-едва. И на переезде стояли, казалось, целую вечность. Молчаливую вечность.

– Ты красивая, – сказал Глеб.

Он на состав не смотрел, Анна же, как в детстве, когда ей случалось сбегать на железную дорогу, считала вагоны, загадав, что если четно будет, то все у нее сладится.

Вагонов получилось пятнадцать.

Или она сбилась? Сбилась. Из-за Глеба.

– Я?

Красивой Анна никогда не была. И знала это распрекрасно. Так зачем он дразнит?

– Ты. Ты сама не знаешь, насколько красивая…

Он коснулся ее шеи, осторожно, будто опасаясь причинить боль этим прикосновением.

– И я не видел. Долго. А теперь вижу. Ты удивительная.

– А ты… ты льстишь.

– Это плохо?

– Не знаю… я… я просто не привыкла, наверное?

– Наверное, – легко согласился Глеб. – Но мы это исправим.

– Как?

– Постепенно будем приучать.

От состава осталась вонь раскаленного железа и угольный черный дым, который лег на дорогу. Впрочем, ветер тут же разметал, разорвал неприятные запахи.

Анна не ответила. Она понятия не имела, что следует отвечать в подобных случаях.

* * *

В банке было на редкость людно. Глеб держался позади, молчал, но само его присутствие успокаивало.

Хотя страх вернулся.

Он вдруг ожил, когда Анна оказалась среди людей, которые будто бы и были заняты своими, Анне неведомыми проблемами, но все же… А вдруг ее хочет убить вот та благообразного вида старушка, которая аккуратно выкладывает на столик серебряные рубли?

Один на другой. Столбиками.

Или этот потеющий господин? Ему жарко. Костюм из темной шерсти хорош и моден, но явно слишком тяжел для солнечного нынешнего дня. И господин преет, мается и злится оттого. Пухлое лицо его налилось опасным багрянцем, а взгляд сделался тяжел, недружелюбен.

Отчего он так глядит на Анну? Не одобряет ее наряд? Ее саму? Или…

– Понаехало тут, – бросил господин, поворачиваясь к Анне спиной.

А вон типичный приказчик, во всяком случае, молодой человек именно на приказчика похож, сидит на лавочке, улыбается двум девицам, шутки шутит, и кажется, ему не интересны ни Анна, ни сам банк. Или та матрона… или…

Кто из них убийца? Никто.

Время идет. Духота подбирается к горлу. Жужжат мухи, ползают по стеклам окошек, взбираются на отделанные под мрамор колонны, верно, в поисках тени.

– Прошу прощения, госпожа… – служащий появляется откуда-то сбоку. Он обряжен в синий костюмчик, рукава которого предусмотрительно защищены каучуковыми нарукавниками. – Как видите, посетителей у нас сегодня в избытке…

– Мне бы в хранилище. – Анна заставила себя улыбнуться и оперлась на руку мужа.

Нельзя позволить страху лишить себя разума. Кто бы ни желал Анне смерти, вряд ли он бы успел подготовить ловушку. Никто не знал, что Анна отправится в банк.

Да она сама не знала!

– Конечно, конечно…

– Милейший, – окликнул служащего господин. – Я долго ждать буду?

– Одну минуточку… жарко ныне. Воды? Лимонаду?

– Просто в хранилище.

Ступеньки.

И вновь страх. Здесь тихо, спокойно, и случись беда, никто… Старые подвалы. Поговаривали, что тянулись они до самого моря, что во времена иные, не столь спокойные, использовали эти подвалы для дел недобрых. И теперь Анне вдруг стало жутко. Тесно. Захотелось вырваться.

Она сжала руку Глеба, а тот, поняв, до чего ей неспокойно, обнял. Служащий поспешно отвернулся. Он был человеком опытным, знавшим, что излишнее любопытство весьма способно карьере навредить.

Анну оставили в тесной комнатушке с низким потолком. Выкрашенные белым стены казались грязными, стол – уродливым, а единственное кресло, поставленное для удобства посетителей, жестким.

– Прошу, – перед Анной поставили железный ящик. – Далее вы сами, госпожа…

Сама. Ключ у Анны имелся.

И отпечаток ее ауры защита приняла, позволяя откинуть крышку. Теперь осталось взять камни и уходить. С каждой минутой, проведенной в подвале, Анна чувствовала себя все более и более беззащитной.

Она отложила футляр с аметистами.

Изумрудный гарнитур тоже не то. Опалы, сапфиры… сколько же всего накопилось. А главное: зачем? И прилично ли будет надевать подарок одного мужа, выходя в свет с другим? Мысль показалась вдруг до того нелепой, что Анна хихикнула.

И страх исчез. Боже, ее убить собираются, а она о глупостях всяких.

Как и следовало ожидать, рубины оказались на самом дне. К ним Анна отобрала и тонкую цепочку, украшенную гранатами. В конце концов, Аргус тоже заслужил украшение.

* * *

Ювелирный салон.

Плотные шторы. Искусственный свет, отраженный в кристаллах. Черный бархат витрин.

Серебро. Золото. Платина. Камни, которых немного, но сияние их завораживает.

– Чудесно, чудесно… – хозяин лавки изо всех сил старается быть любезным, однако Анна остро ощущает его страх. Этот невысокий человечек в вельветовом костюме, больше подходящем для дома, нежели для салона, пусть и собственного, нервозен. Он то кланяется, то замирает в немом удивлении, будто поражаясь сам себе, тому, что хватает у него духу беседовать со столь неудобными посетителями.