Отрешённые люди - Вячеслав Софронов

— Уже и венчаться?! — разинул рот Иван. — Когда?

— После Успения сразу, — сказал, как отрезал, Василий Павлович.

Выждав день после отъезда отца, Иван ранним утром подался, не предупредив братьев, напрямик через лес по направлению к Тобольску. Зачем он шел? Если бы кто спросил его об этом, то он вряд ли что объяснил вразумительно. Какая–то непонятная сила толкала его в город. Правда, все это облекалось в одно слово — "Наталья". Не то чтоб он хотел спросить у нее, по своей ли воле она выходит замуж и за кого, отец так и не назвал имени жениха его бывшей невесты, да и чего спрашивать, коль все одно выходит. Иван даже не представлял, как сможет увидеть девушку, да если и встретит случайно, то у него не хватит решимости подойти, заговорить. Любил ли он ее? И этого он также не знал. Он вообще плохо представлял, что значит "любить". Вот отца, мать он вроде как любит, но дома никогда не говорили на подобную тему: и все представлялось как бы само собой разумеющимся. Раз живут вместе — значит любят. А как иначе. К Наталье, с которой они встречались всего–то несколько разков, у него было совсем иное чувство. Она притягивала Ивана к себе как… он не мог подобрать слово; в его представлении всплыла вдруг широкая сибирская дорога меж березовых лесов, выходящая к небольшой речке с мостиком и лодкой, приткнутой у бережка.

В представляемом им видении листья у березок начали чуть желтеть, подсыхать, скукоживаться, загибаться краями, зато осиновые листья, как медные начищенные пятаки, сверкали вызывающе ярко, подрагивая на слабом ветерке. Дымчатые облака, белесой кисеей едва не цепляясь за кромку березняка, оттеняли осенний лесок и делали его еще более насыщенным, красочным, а речка, с тугими стрелами камышинок, таила такой невыразимый смысл, что невольно хотелось заплакать и по телу пробегали острые иголочки сладостного восторга и умиления. Но разве мог Иван объяснить кому–то и, в первую очередь, самому себе, что столь необыкновенного, притягательного в увиденном? Почему хотелось жить среди этих перелесков, вдыхать этот густо насыщенный болотной сыростью воздух и… ждать… ждать чего–то несбыточного…

И так случалось каждый раз, стоило ему лишь начать думать о Наталье: перед его внутренним взором вставала где–то раз увиденная им широкая дорога через березняк и мосток через тихую речку. Как они были связаны меж собой, Наталья и дальняя дорога? Может, для многих мужчин женщина и есть дорога? Прекрасная, неизведанная, непередаваемая словами даль. Для Ивана и это было загадкой, на которую он вряд ли когда сможет найти ответ.

А сейчас, широко вышагивая по кромке крестьянских полей, покосов, выпасов, всматриваясь в неторопливо переходящих с места на место рыжих и черных коров у дальних перелесков, он слышал долетающие до него звуки самодельного жестяного ботала, привешенного хозяевами на шею наиболее блудливым животным, и тем сильнее ощущал собственное одиночество. Здесь, вдали от жилья, стада воспринимались чем–то сказочным, нереальным, заповедным, составляющим одно целое с древесными стволами и стогами сена, заботливо огороженными легкой изгородью, с вороньем, черными пятнами выступающим сквозь ажурную вязь хрупких лиственных верхушек, похожих издалека на диковинные плоды, созревающие в конце жаркого лета.

И сам себе Иван казался частью поля, перелеска, болотины, время от времени попадающейся ему, стоило лишь спрямить тропинку, пройти через лесной колок. Доверяя своим чувствам, он ни на миг не задумывался, правильно ли поступает, отправившись в город с неясной целью, а просто шел, изредка похлестывая тонким таловым посошком по попадавшимся на пути кустикам, тянущимся к нему гибкими ветвями.

Не выходя на дорогу, он перед самым городом спустился по влажной скользкой тропе в темный буерак, раздвигая завитые паутиной черемуховые заросли, пошел по дну и вскоре выбрался в предместье, прозванное Тырковкой, и его грязными улочками направился уже к центру города, старательно надвинув шапку на глаза, стараясь избегать людных мест. Он попытался вспомнить, какой сегодня день — будний или воскресный, но не смог. Хотя, судя по призывному колокольному перезвону с храмовых колоколен и веренице празднично одетых людей, спешащих, видимо, к службе, можно было догадаться, что день, должно быть, праздничный.

"А какой нынче праздник? — начал вспоминать Иван и от неожиданности сбавил шаг, едва не запнувшись о поломанную тротуарную плаху. — Неужто Успение? А ведь именно после этого престольного праздника, когда заканчивался недолгий успенский пост, отец и собирался справить свадьбу."

Иван подумал о собственной свадьбе, как о чем–то привычном, давно свершившемся, и заспешил к Богородицкой церкви, в чьем приходе жили Пименовы. К храму, степенно ступая, подходили прихожане, мужчины снимали шапки, крестились, низко кланяясь у входа, приоткрывали дверь, пропуская вперед своих спутниц, скромно опускавших глаза. На церковных ступенях, образуя как бы живой коридор, стояли нищие. Одну из них, не старую еще женщину, прозванную Валькой—Сорокой, Зубарев немного знал, она частенько являлась на большие праздники к их храму Богоявления, где приход был побогаче за счет купцов и статских, живших поблизости. Если остальные нищие просто тянули руки, крестясь и шепча: "Подайте Христа ради…", — то Валька—Сорока заранее, еще издали, выбирала свою жертву, нацеливалась чаще всего на знатную, недавно овдовевшую купчиху (и откуда она только знала всех), и, как только та приближалась к ней, цепко хватала за рукав и тянулась губами к уху вдовы. "Я твоего–то давеча ночью во сне видела, являлся он мне… " — таинственно шептала растерявшейся и слегка обалдевшей от подобного сообщения женщине, тут же объявляла: "Подай на помин души раба Божьего, а то совсем замучит меня, до греха доведет…" Если у напуганной вдовы не случалось с собой денег, то она торопливо искала кого из знакомых, брала в долг и, вкладывая. в горячую валькину ладошку монеты, приговаривала: "Помолись, миленькая, помолись за него… Видать, мои молитвы не доходят до Господа из–за грехов моих…" — и, охая, скрывалась в сумраке храма. В случае, если Вальке—Сороке отвечали отказом, она могла такое сказануть принародно о вдове, что та потом месяцами не показывалась у храма или направлялась на гору, куда нищенка обычно не захаживала.

Остальные нищие были из числа спившихся отставных солдат, пара непутевых теток, живущих по много лет попрошайничеством, отиравшихся зачастую возле городских кабаков. Без них храм казался бы нежилым, забытым, а нищие, мимо которых со вздохами вынуждены были проходить все до одного прихожане, как бы служили наглядным напоминанием о каре Господней за нарушение заповедей христовых.

Остановившись чуть в стороне, возле входа в городской сад, Иван решил подождать, не появятся ли Пименовы, и хотя служба началась, но что–то удерживало его войти в храм. Заметно поредел поток спешивших на службу прихожан, когда прямо у церковного крыльца остановилась пролетка, запряженная парой гнедых лошадей. Из нее вышли Наталья и другая молодая девушка, ее ровесница. Они, не сговариваясь, открыли свои сумочки, вынули оттуда несколько медных монеток и с улыбкой принялись раздавать их нищим. Иван увидел, как потянулась к Наталье шмыгающая маленьким приплюснутым носиком Валька—Сорока, зачастила чего–то, хитро заулыбалась, заподмигивала. В ответ Наталья положила ей в руку монетку и подошла к двери. Тут кованая, покрашенная зеленой краской дверь открылась, и на крыльцо вышел молодой парень, в котором Иван безошибочно узнал сына известного купца Молодчикова, славившегося тем, что много лет брал он на откуп лучшие пески по Иртышу и Оби, с которых поставлял живую рыбу к столу губернатора. Как звали его сына, Иван не помнил, не то Петром, не то Павлом, но почему–то сразу решил, что он и есть натальин жених, наверное по тому, как тот улыбался ей и широко распахнул дверь храма, низко поклонился. Но прежде чем переступить через порог, девушка неожиданно оглянулась назад, будто почувствовала горячий взгляд Ивана, и, чуть щурясь, увидела его, стоящего с тонким посохом в руках, одетого по–дорожному. Лицо ее вспыхнуло и, вздрогнув, она невольно подняла руки к лицу. Шедшая сзади подруга, заметив ее испуг, повернулась назад и также увидела Ивана, и торопливо заслонила собой Наталью, ввела в церковь. На крыльце остался лишь один Молодчиков да вереница равнодушных нищих, ни на что не обращающих внимание и давно ко всему привыкших. Натальин жених (а Иван теперь окончательно утвердился, что то был именно он) в недоумении покрутил головой и, пожав плечами, вернулся в храм. После всего этого заходить за ними следом Ивану и совсем расхотелось.