Отрешённые люди - Вячеслав Софронов

Вдруг он остановился и сообразил, что неподалеку находится дом Пименовых, и что–то зажглось в нем, заставило во второй раз за день покраснеть. Оглянувшись и убедившись, что за ним никто не наблюдает, перешел по сухому месту улицу и, ступая осторожно на мостки, пошел к дому Натальи, не совсем понимая, что станет делать дальше.

В доме Пименовых не спали, и половина окон была освещена. Он подошел к воротам и встал на лавку, заглянул внутрь поверх занавесок. Почти вся семья сидела за столом и ужинала, сосредоточенно глядя в тарелки. В комнату вошел кто–то из прислуги с кастрюлей в руках, поставил ее на середину стола. У Ивана заурчало в животе, и он только теперь вспомнил, что не ел весь день. Подавив в себе желание постучать в окно, пошел вдоль невысокого заборчика и, не отдавая себе отчет, зачем он это делает, подтянувшись на руках, перемахнул через него, зацепив ногой дождевую бочку, стоявшую на углу дома, а оттуда попал в огород. С той стороны не было ни одного освещенного окна, и лишь слабый свет от горевшей перед иконою лампадки сообщил ему, что комната жилая. Рядом с домом росли кусты сирени, и Иван спрятался в них, затаился, все еще не зная, зачем он здесь.

Через какое–то время свет от лампадки перекрыла чья–то фигура, затем комната озарилась слабым пламенем свечи. Иван явственно различил через окно Наталью, державшую в левой руке бронзовый подсвечник с горящей свечой. Она молилась, часто крестясь на угол комнаты, кланяясь и что–то шепча одними губами. Кончив читать молитву, она поставила на столик свечу и начала расправлять постель, взбивать большую пуховую подушку. Закончив эти приготовления, сняла с головы платок и принялась расчесывать большую косу, едва не достающую ей до пояса, потом медленно стала раздеваться, снимая по очереди вязаные чулки, вешая их на спинку стула, расшнуровывая многочисленные шнурки и завязки. Еще мгновенье, и она осталась совершенно обнаженной, взяла в руки ночную рубашку…

Ивана била крупная дрожь, клацали от возбуждения зубы, изнутри разливалось что–то жгучее, горячее, словно он находился в парной бане. Мышцы его так занемели, что толкни его сейчас кто, и он не удержался, упал бы кулем на землю. При этом он тяжело дышал, как во время самой тяжелой работы. Он видел Натальино тело, покатость плеч, бугорки грудей с розовыми сосцами, волосы под мышками, когда она поднимала руки кверху, впадинку пупка и… ложбинку между ног. Он напряженно дышал чуть приоткрыв рот. Затем, не понимая, что делает, выполз из–за куста и прижался разгоряченным лбом к холодному стеклу.

А Наталья тем временем спокойно надела рубашку и направилась к окну, чтоб задернусь на ночь шторку. И тут ее взгляд встретился с безумно, неотрывно смотрящим на нее Иваном. Наталья замерла на мгновенье, рот ее перекосило в крике, которого Иван слышать не мог, но догадался, в комнату заглянул удивленный Василий Пименов, а дальнейшего Иван Зубарев не помнил. Ноги сами понесли его, он перемахнул через невысокий заборчик, налетел с маху на дождевую бочку, перевернул ее, облился холодной водой, за забором угодил в канаву, упал на четвереньки, но в неудержимом прыжке выбрался на дорогу и помчался частой рысью, разбрызгивая грязную жижу из неглубоких луж, спотыкаясь на колдобинах, падая и поднимаясь. Он несся, как никогда в жизни еще не бегал. А сзади слышались неотчетливо чьи–то крики, свист, улюлюканье, и, наконец, бухнул в ночи одинокий выстрел, потрясший окрестности и пробудивший к жизни сотни собак, дружно затявкавших, завывших, отозвавшихся грозным лаем на случившийся переполох. Но Иван ничего этого не слышал, даже не понимал, куда он бежит, жадно хватая воздух открытым ртом, а в глазах у него все стояла обнаженная Наталья, подрагивали сосцы на грудях, качались крутые бедра.

Бег охладил его, и вскоре он чуть пришел в себя, осмотрелся кругом и понял, что находится на выселках, в той самой Тырковке, через которую совсем недавно вошел в город. И тут на него навалилась огромная усталость, он доковылял до конца улочки, свернул в лес и завалился на первый попавшийся бугорок, нащупал руками невысокий пенек и положил на него голову. Через минуту он спал, а проснувшись с первым солнечным лучиком, блаженно улыбнулся, соображая, привиделось во сне ему случившееся возле пименовского окна или то было на самом деле и, сладко потянувшись, зашагал размашисто и легко по той же тропке, в сторону корнильевской Аремзянки.

Через несколько дней приехал старший Корнильев, Михаил, сообщил о своем разговоре с губернатором Сухаревым, о том как умаслил киргизцев, пообещав им откупных через неделю, после чего те согласились убраться обратно к себе в степь, а затем поинтересовался у Ивана, чем собирается дальше заниматься.

— Женюсь, а потом поеду золото искать, — не раздумывая, ответил он.

— Тьфу на тебя, — ругнулся Михаил Яковлевич, — другого, путного, от тебя сроду не услышишь.

— А ты не слушай, — спокойно ответил Иван. Последние дни он начал держаться вдруг уверенно, почти дерзко, решив что–то важное для себя.

Михаилу явно не понравился его ответ, но и он заметил изменения в двоюродном брате, вздохнул, сдержав набежавшую злость и желание осадить родственничка, но, чтоб не затевать ссоры, мягко спросил:

— На прииски, что ль, собрался?

— Туда… Успеть надо, до холодов разведать, а потом еще в Санкт—Петербург за разрешением на работы, — как о чем–то обыденном, спокойно сообщил ему Иван.

— Куда, куда? В Санкт—Петербург? — не поверил тот. — Кто тебя там дожидается, в Петербурге–то?

— Кому надо, тот и ждет. Все главные дела только там и можно решить, а тут лоб расшибешь, а и на вершок не продвинешься.

— Вообще–то, правильно мыслишь, — уважительно покачал головой Михаил, да многие и до тебя еще в столицу ездили, да отчего–то не все удачно обратно возвращались. Столица — она столица и есть, слезам не верит, ей деньги подавай.

— Ничего, деревеньку заложу, а своего добьюсь, — лихо подмигнул ему Иван и похлопал по плечу. — Не боись, не пропадем…

— Это ты уже и до деревеньки отцовой добраться решил? Для того ли он ее покупал, чтоб ты по столицам отцово состояние проматывал.

— А это уже наше с батюшкой дело, как с деревенькой поступить. Он меня женить собрался, а я ему скажу, что коль деревеньку на меня перепишет, то согласен обжениться.

— Силен! Ничего не скажешь. Только не перепишет он деревеньку на тебя. И я ему отсоветую.

— Тогда и свадьбе не бывать. В таком случае деревню ту у него задарма в казну заберут. Или не знаешь, братец?

— Да–а–а… Все продумал, все решил. Ладно, мое дело сторона, а в столицу ехать… — Михаил на полуслове остановился, подумал о чем–то, а потом, улыбнувшись широкой улыбкой, ответно подмигнул брату и продолжил, — а поезжай! Где наша не пропадала! Чем здесь киснуть–то…

Василий Павлович Зубарев действительно уперся, когда в очередной приезд в Аремзянку сын первым завел разговор о женитьбе и о своем условии переписать на него деревеньку Помигалову. Долго спорил, даже пробовал стращать Ивана, что лишит его наследства, выгонит со двора, как есть, без копейки за душой, но ничего не помогало. Зубарев–младший крепко стоял на своем и твердил одно: