Флэшмен - Джордж Макдональд Фрейзер

С моей стороны это был весьма предусмотрительный шаг, поскольку атаки на флангах участились настолько, что наша вчерашняя задача превращалась в смертельно опасное занятие. Джезайлиты Макензи были все в крови от непрекращающихся стычек.

По мере приближения к Хурд-Кабулу горы по обе стороны становились выше, и вход на этот ужасный перевал напоминал врата ада. Образующие его своды были так высоки, что каменистое дно скрывал постоянный полумрак. Топот ног, вопли дикарей, крики и стоны, раскаты выстрелов эхом отдавались от утесов. На выступах расположились афганцы, и, увидев их, Энкетил остановил авангард, так как идти внутрь казалось сущим самоубийством.

Вокруг Эльфи развернулась очередная дискуссия, пока, наконец у входа не показался Акбар со своими людьми. Тогда меня снова послали к нему, веля передать, что Эльфи согласен выдать шестерых заложников при условии, что Акбар отзовет своих душегубов. Тот согласился, похлопал меня по плечу и заверил, что теперь все будет хорошо. Еще он сказал, что мне стоит быть среди этих заложников, и тогда мы неплохо повеселимся. Меня раздирало надвое: с одной стороны, чем дальше я буду от Гюль-Шаха, тем лучше, с другой — окажется ли достаточно безопасным остаться при армии?

Но все было решено за меня. Эльфи предложил Макензи, Лоуренсу и Поттинджеру вызваться пойти в заложники к Акбару. Это были одни из лучших среди нас, и, я полагаю, Эльфи надеялся, что Акбар это оценит. Впрочем, если Акбар сдержит слово, не так уж и важно, кто останется при армии, ведь на пути до Джелалабада сражаться больше не придется. Лоуренс и Поттинджер согласились немедленно, Мак некоторое время колебался. Со мной он держался прохладно — думаю, из-за того, что мои уланы не принимали участия в сегодняшних схватках, а его люди сильно пострадали. Но он не говорил ничего и, не отвечая Эльфи, стоял, устремив взор на заснеженные хребты. Вид у него был помятый: тюрбан пропал, волосы взлохмачены, накидка запятнана кровью, а на тыльной стороне руки запекшаяся рана.

Тут он вынимает саблю, втыкает ее острием в грунт и, не говоря ни слова, подъезжает к Поттинджеру и Лоуренсу. Глядя на его статную фигуру, я испытал некий холодок внутри: сам будучи подлецом, я знал толк в хороших людях, а Мак был одной из главных опор нашей армии. Чертов педант, должен вам сказать, и любитель пофорсить, но самый лучший солдат — даю вам слово — из тех, кого мне приходилось встречать.

Акбар хотел еще и Шелтона, но тот воспротивился.

— Я доверяю этому чернявому ублюдку не больше, чем паршивому шакалу, — заявил он. — Кроме того, кто же будет присматривать за армией без меня?

— Но я ведь все еще при исполнении, — вскинулся Эльфи.

— Угу, — отвечает Шелтон, — вот это я и имею в виду.

Между ними последовал очередной раунд ожесточенной перепалки, закончившейся тем, что Шелтон развернулся и зашагал прочь, а Эльфи принялся стенать по поводу падения дисциплины. Затем прозвучал сигнал о продолжении марша, и мы повернулись лицом ко входу в Хурд-Кабул.

Поначалу все шло довольно хорошо, и нас никто не трогал. Создавалось впечатление, что Акбар действительно держит под контролем своих людей. И тут с утесов вдруг защелкали джезайли, начали валиться убитые, и армия растерянно замерла в снегу. Проход обстреливали с убойной дистанции, индусские ниггеры принялись вопить и бросились в бегство, а войска, не слушая надрывавшего горло Шелтона, сломали строй, и минуту спустя все уже бежали что было сил через это адское дефиле. Это был отчаянный бег, как будто за нами гнался сам дьявол. Я видел, как подстрелили верблюда с двумя белыми женщинами и двумя детьми — животное упало, сбросив седоков. Какой-то офицер устремился к ним на помощь, но рухнул, получив пулю в живот, а потом толпа накрыла их всех. Видел конного воина-гильзая: он схватил девочку лет шести, перекинул ее поперек седла и повернул прочь, увозя с собой, а она все кричала: «Мама! Мама!». Сипаи побросали мушкеты и бежали, не разбирая дороги. Офицер кавалерии шаха скакал среди них, колошматя их плоской стороной сабли и грозя посносить головы. Багаж кидали где придется, погонщики побросали своих животных, каждый думал только о том, как быстрее миновать проход, как избежать этого губительного огня.

О себе могу сказать, что я не тратил времени даром: пригнув голову к гриве лошади, я пришпорил ее и полетел вперед как проклятый, пробиваясь через массу народа и вознося молитву о том, чтобы меня не настигла шальная пуля. Афганские пони ловкие, как кошки, и моя не споткнулась ни разу. У меня не было представления, где там мои уланы, да это меня и не заботило: каждый сам (или сама) за себя; я уже не разбирал, через кого перелетает моя кобыла. Тряска и скачки были не хуже, чем при стипльчезе, треск выстрелов, эхо тысяч голосов. За все время я притормозил лишь однажды, когда увидел, как пуля вышибла из седла молодого лейтенанта Стюарта: он покатился по земле, не переставая кричать, но останавливаться было не с руки. Не с руки для Флэши, если говорить точнее, а только это и имело тогда главное значение.

Сколько времени потребовалось на преодоление прохода, сказать не могу, но когда дорога начала расширяться, а толпа беглецов впереди и по бокам сбавила ход, я натянул поводья. Стрельба ослабела, и авангард Энкетила образовал прикрытие для догоняющих. Из дефиле выливалась огромная масса людей, конных и пеших вперемешку, и, выйдя снова на свет, они просто валились в снег от смертельной усталости.

Говорили, что в Хурд-Кабуле погибли три тысячи человек, по большей части ниггеров, и мы утратили остатки обоза. Когда мы разбивали лагерь у восточного входа, началась метель, о каком-либо порядке не могло быть и речи. Даже после наступления темноты продолжали подтягиваться отстающие. Вспоминаю, как пришла одна женщина, всю дорогу несшая на руках своего ребенка. Леди Сэйл ранили в руку, я видел, как она протянула ее хирургу, и зажмурила глаза, пока он вырезал пулю — за все время она даже не вздрогнула, старая стерва.

Помню, как какой-то майор пытался образумить свою истеричную женушку, рвавшуюся назад, искать потерянное дитя. Офицер плакал и пытался остановить град ударов, которыми та его осыпала.

— Нет, Дженни, нет! — твердил он. — Она пропала! Будем молиться Господу, чтобы он позаботился о ней!

Другой офицер, не помню кто, подхватил снежную слепоту и ходил кругами, пока кто-то не увел его. Еще один английский солдат, в стельку пьяный, разъезжал на афганском пони и горланил похабную песню. Одному Богу ведомо, где он добыл выпивку, но напился, очевидно, здорово, поскольку в итоге свалился в снег и захрапел. Там его и нашли на следующее утро, замерзшего насмерть.

Ночь тоже прошла как в аду, в темноте отовсюду слышались крики и стоны. Сохранилось лишь несколько палаток, в них сгрудились белые женщины и дети. Я не ложился всю ночь, поскольку было слишком холодно, чтобы спать, да и пережитый страх не давал. Я уже понимал, что дело идет к гибели всей армии, и моей вместе с ней; попасть в заложники к Акбару тоже казалось не лучшим: по моим догадкам, покончив с армией, Акбар расправится и с пленными. Я видел только один шанс: подождать, пока армия не выйдет за линию снегов, а потом бежать под покровом ночи на свой страх и риск. И если афганцы не поймают меня, этот шанс может сработать.