Смерть это все мужчины - Татьяна Москвина

– Сань, а что с тобой вообще? Такая была спокойная, рассудительная, и на тебе. Прихожу – вещей нет, записка какая-то дурная, телефон отключён. Чего случилось-то? Ты хоть объясни. У тебя в роду были проблемы с психикой?

– Да вроде нет.

– Ну, а что тогда? Красивая, здоровая, ещё молодая. Живи и радуйся. Ты не переживай, я тебя не брошу – что я, сволочь, по-твоему?

– Егор, прости меня. Я тебя обманывала. Я не разумная, я безумная. Я… я совсем тебя не люблю, Егор. Не смогу я с тобой жить. Скучно мне.

– Да ладно. Очень мне нужна твоя любовь. Вы, женщины, что-то голову задурили себе насчёт этой вашей любви. Давай, Саня, попроще, пореальнее.

Заземляйся, а то отлетишь. Что тебе нужно? Ребёнка? Давай сделаю тебе ребёнка, делов-то. Господи. Без проблем. Подлечишься, и сбацаем в лучшем виде. Сиди дома, кашу вари, деток корми. Всё путём, деньги есть. Мужчина должен зарабатывать столько, чтоб как в старину – хватало на жену и двух танцовщиц.

– Спасибо, дорогой. Я подумаю. Звучит так романтично. Надеюсь, вторую танцовщицу ты уже нашёл. Я даже примерно догадываюсь кого.

эээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээ

Это уж я совсем не знаю, что такое. Какая-то рыжая кобыла в розовых джинсах упала на колени и ползёт ко мне, простирая руки.

– Шурик! Прости меня! Если ты не простишь, я кинусь в окошко! Шурик! Родной! Он сам позвонил! Сказал, что надо поговорить, и стал про тебя расспрашивать. Я самую малость сказала! Я ничего такого не выдавала!

Не понимаю – а что, персонал не может отфильтровать буйных?

– Женщина, не надо так орать. Я не знаю, где ваш Шурик.

– А! – ужаснулась крошка. – У тебя амнезия. Ты не узнаешь знакомых.

– Знаешь, дорогая, хочу – узнаю, не хочу – не узнаю.

– Не простишь?

– Прощаю. Только денься куда-нибудь. С Егором живёшь?

– М-м.

– Ну и подавись. Отдаю кота в хорошие зубы.

эээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээ

– Выздоравливайте, Саша. Газета без вас сиротой, читатели спрашивают. Очень хорошо встал ваш материал про матерей – на разворот, с фотографиями, Андрюша сделал. Был резонанс.

– Я разве послала вам статью?

– Как обещали, в понедельник утром. Прислали и пропали.

– Да, Илья Ефимович, я действительно пропала.

Карпикову не нравилась больница. Он предчувствовал, что когда-нибудь ему придётся оказаться здесь, и не в отдельной палате, и без ежедневных посетителей.

– Удивляюсь, чем лучше женщина, тем трудней ей жить.

– До сих пор удивляетесь, Илья Ефимович?

– Да, Сашенька, давно пора привыкнуть, вроде закон такой, а я сам удивляюсь, что до сих пор удивляюсь!

аааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааа

– Девочка, тебе кого?

– Да тётя Саша, я к вам.

– Лизочек, миленький мой…

– Ой, как вы похудели, тётя Саша. Скоро вы как я станете – невесомая. Видите, даже у вас не хватает сил тут жить, а меня воспитывали.

– Как ты?

– А я как раз ничего. Решила в Москву ехать, поступать на сценарный, во ВГИК.

– Поступай, раз охота. Говорят, правда, образование там теперь неважное.

– Знаете, я так мало знаю, что мне всё пригодится. А вам плохо, да?

– Плохо, Лизочек. Хуже нет, когда виноват и ничего не исправить…

оооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооо

Постепенно лечение помогло, и я восстановила картину мира. У моей постели собрался целый театр, чьи служащие завязали между собой разнообразные отношения под моим флагом. Папаше и мамаше хватило вкуса явиться ко мне вдвоём, без своих левых спутников. Они смотрелись парой, что-то совпадало у них в направлении темперамента, в нервном оживлении и упрямой привычке прихорашивать – хоть на словах – свою неказистую реальность. С удовольствием разглядела я также блики симпатии между Фаней и Карпиковым, а вот явную теплоту взглядов Фирсова на Лизу одобрить не могла. Хотя какое мне было до этого дело?

Ключики-то – вот они. И сумку с документами я не потеряла. Надо готовить побег.

Пока я была беспомощна, поймали. Хотят вернуть обратно. В свою кашу. У них своё задание – им приказали предотвратить.

Каждому своё: им велено мешать, а мне поручено исполнить.

Я исполню.

Только сейчас надо затаиться и восстановить машину. Эту рабочую машинку, спецовочку, мой костюмчик, Сашу Зимину. Мою роль. Моего персонажа. Иначе никак. У меня же нет другого тела. Пока.

ээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээээ

Саша – умная и послушная девочка, она выполнит поручение. Саша – отличница.

– Не согласен. Нельзя так нагружать отдельное существование. Она сломается.

– Моя Саша, моя Alexandrine, ma fillette, сломается? Этого не может быть. Это мой лучший проект.

– Тебе не жалко своей дочери?

– Когда она вернётся ко мне, я поблагодарю её.

– Ты нарушаешь Закон.

– Я всегда нарушала Закон.

– Тебя опять накажут.

– Я не боюсь ваших наказаний.

– Почему ты не можешь остановиться?

– Я не хочу останавливаться. Всё будет по-моему – или не будет вовсе.

эоэоэоэоэоэоэоэоэоэоэоэоэоэоэоэоэоэоэоэоэоэоэ

элоэлоэлоэлоэлоэлоэлоэлоэлоэлоэлоэлоэлоэлоэ

Все врачи были довольны мной, кроме психиатра – тому не нравилась моя скрытность. Он заявил Фане, что, несмотря на мою вменяемость, во мне спрятано что-то глубоко болезненное и даже опасное.

Я находила много удовольствия в своём нынешнем положении. Настоящих чувств, той музыки, что бушевала внутри, больше не было. Остались поверхностные, нисколько не мучительные эмоции. Маленькие, лёгкие птицы. Это было прекрасно – неужели есть счастливцы, которые так живут всю жизнь?

Я не чувствовала никакого страха. Мужчины не занимали меня. Я стала ходить в большую общую столовую и подолгу болтала с пациентами. Я перестала понимать, почему я боялась этих жалких и безвредных уродцев. И какого счастья ждала от них. Здесь, в больнице, было видно, как они глупы и несчастны. Они ждали своих мамочек и жёнушек с баночками-скляночками, набитыми домашней едой, вестью из потерянного рая, они боялись боли и смерти, они были надёжно замурованы в своё крошечное корявое «Я». Каждое доброе и симпатичное женское лицо казалось им спасением от ужаса жизни. Им нужна была Та, Другая жена Отца, утешительница скорбей, просящая равно за всех людей, Та, что пожалеет и уронит слезу на бедную голову.