Смерть это все мужчины - Татьяна Москвина

Это, ребята, не ко мне.

аааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааа

Я готовилась к побегу. Следовало скрыть точную дату выписки, составить несколько сообщений близким и в своё время отослать. В сообщениях я объясняла, что уезжаю в санаторий на заливе поправлять здоровье и на днях напишу, где я нахожусь. Кстати, я действительно собиралась уехать. Только, разумеется, координаты я скрою.

Госпожа, не торопи меня, я наберусь сил и всё исполню.

Вернулся аппетит, я ела с удовольствием. Открывала окно и дышала майским воздухом. Перестала обращать внимание на дни недели. Отсутствие страхов и желаний вообще ликвидировало то, прежнее время, героическое время счастья и несчастья, время спора богов. Меня отпустили на свободный выпас. Так откармливают свинью, прежде чем зарезать.

Иногда я понимала – что-то есть страшное в наступившей внутренней тишине.

оооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооо

Побег прошёл идеально. Я искусно отвела всех посетителей именно в этот день, вызвала такси, забрала у бабульки, сдавшей мне комнату, свою сумку с вещами (благоразумная старушка ничего не взяла), сняла сбережения с книжки и уже к вечеру сидела в номере гостиницы, расположенной прямо на берегу нашей лужи. Был тёплый майский день, закатное солнце просвечивало сквозь нежную молодую зелень, а мастер облаков, в неистовом вдохновении, так разукрасил небо над заливом, что даже свет заинтересовался сложившимся положением и с упоением пробивался сквозь причудливые облачные фигуры.

Невдалеке гремела варварская музыка, и отчего-то захотелось пойти туда, к безмятежным идиотам, к их пивкам и шашлычкам. Там пульсировала чистая радость бессмысленной жизни, в количестве достаточном, чтобы в последний раз выкупать мир.

Шашлычная занимала изрядный кусок берега – двухэтажный деревянный павильон, несколько больших столов под навесами для крупных компаний и масса столиков помельче. За стойкой заказа обитал пожилой худой азербайджанец, не имевший, по обычаям Востока, такой суеты, как выражение лица.

На эстраде зажигали певец и клавишник, и посетители, быстрым хищным движением утирая рот, то и дело срывались с места и буйно плясали, беззлобно сталкиваясь неуклюжими телами на небольшой танцплощадке. Заказ – сыр, зелень, шашлык из баранины и пиво – принесли не скоро, такая шла запарка. Народ отдыхал.

Между тем певец пел несусветное. В его репертуаре было около двенадцати песен, которые он произвольно чередовал, и большинство песен посвящалось трудной судьбе русского зэка. Это ничуть не смущало пляшущих. Они лихо вертелись и прыгали под текст: «Мой номер двести сорок пять! На телогреечке печать! А раньше жил я на Таганке – учил салагу воровать!» Потом шла песня «Как упоительны в России вечера», потом «Мурка, ты мой мурёночек», потом какой-то «Семечек стакан» и как апофеоз – «Владимирский централ». «Владимирский централ, ветер северный, этапом из Твери, зла немерено…» Этот шедевр посетители специально заказывали несколько раз – в подарок друзьям и близким. Под него они не прыгали, но как-то скорбно переминались с ноги на ногу, чтя нелёгкий русский путь. Неужели они все из зоны? По-моему, такого репертуара больше нигде в мире нет. Опять поехало: «Мой номер двести сорок пять! На телогреечке печать!» И как они там живут, в своих мужских зонах, одни, со своей тупостью, агрессией, нищетой чувств, злобой…

– Добрый вечер, Александра Николаевна. Вы уже здоровы?

Не может быть. Не могли они меня найти. Никто не знает, куда я поехала.

– Удивляетесь? А я здесь случайно. У друга на даче. Можно присесть?

– Садитесь, Владимир Иванович.

Он и впрямь имел вид отдыхающего – спортивный костюм, кроссовки. Если бы в моей жизни было место случаю, я бы ему поверила.

– Как шашлычок?

– Как ни странно, вкусный. И место хорошее. Только песни тут поют загадочные. Про воров, про тюрьму. Неужели все эти люди побывали в зоне?

– Не все, но многие. И если не сами, так их отцы, друзья, братья, мужья, женихи. У нас миллион заключённых, Александра Николаевна. С родственниками получается три-четыре миллиона в орбите данной тематики. Но через несколько лет этот миллион обновляется почти что полностью… Стало быть, за небольшой исторический отрезок лет в двадцать у нас имеется четверть населения, для которого этап, телогреечка, шмон и пайка – роднее берёзок и рябин. Прибавьте сюда дальнюю историческую память о массовых репрессиях. И вот он вышел из зоны, и какой у него образ счастья? Клава, шашлычок, водочка и песня про его трудную долю. В общем, «народ для разврата собрался»…

– «Калина красная».

– Да, «Калина красная». Мы с вами так и не поговорили тогда.

– А что теперь говорить? Предмет раздора исчез.

– Всё-таки обязан с вами объясниться. Покойный Лев Иосифович…

аааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааа

– … начал сотрудничать с нами в конце восьмидесятых годов. Лично я и курировал. Прямо скажу, работать было одно удовольствие. Я всегда восхищался умом и общительностью Льва Иосифовича. Он многое, многое понимал и предчувствовал. Он сказал мне, что теперь, когда органы безопасности перестали воевать с собственным народом, он имеет право «тайно любить Отечество и предотвращать его распад в свою пользу». Цитирую точно, поскольку записал – так мне понравилась эта платформа. Итак, на определённом этапе у нас возникает немецкая тема. Лев Иосифович прекрасно справляется, но ведь с умными людьми какая проблема? Нет чутья на предел допустимой инициативы. Постоянно нарушают, просто беда. Вдруг оказывается, что он в столице и действует. Активнейшим образом и без всякой отчётности. Лев Иосифович делает несколько сильных ходов. Крупные знакомства, аналитические записки, вовремя поданные правильным людям, и – кто спорит – он умеет произвести впечатление.

– Нарушил, значит, субординацию.

– Формально нет. Ему никто не запрещал делать политическую карьеру.

– Но – под вашим руководством.

– И на это не претендую. Речь идёт о разумной координации. Подчёркиваю – о разумной координации! В конце концов, если ты собираешься жить в нашем городке, есть ведь смысл уладить давние и очень даже полезные взаимоотношения?

– То есть надо делиться. Я понимаю.

– В каком-то смысле так. Я стал искать управу на Льва Иосифовича. В вашей с ним истории был известный резерв. Ресурс личной обиды, знаете ли…

– Вы-то как могли его использовать?

– Мог, Александра Николаевна. Не сразу, постепенно, шажочками, но мог. Однако вы – сторонница радикальных решений.

– Что это значит? Говорите яснее.

– Я думаю, Александра Николаевна, что ваша ненависть сыграла далеко не последнюю роль в том, что случилось с Львом Иосифовичем. Вы незаурядный человек – я имею в виду заключённые в вас источники энергии.

– «Догадался, проклятый! Всегда был смышлён» – помните, у Булгакова это говорит Варенуха, ставший упырём, про финдиректора «Варьете» Римского.