На руинах нового - Кирилл Кобрин

Издатель нашелся сразу. Беджамин Мотт, чья контора находилась на Флит-стрит, до недавнего времени главной улице газетчиков, журналистов и издателей. В каком-то смысле Мотт оказался предтечей больших современных издательств – он учуял, что книга Свифта станет бестселлером, и решил выпустить ее как можно быстрее, спрятав издательский процесс от властей (на всякий случай) и пиратов (что уже тогда было очень актуально). «Путешествия Гулливера» печатались сразу в пяти типографиях, причем анонимно, – но вскоре после выхода книги поползли слухи о том, кто ее автор. Успех – как, впрочем, обычно с сочинениями Свифта – оказался сокрушительным; в начале ноября 1726 года первый тираж разошелся за несколько дней, а Джон Гей писал автору, что его книгу читают повсюду, от правительственных кабинетов до детских. Как было принято в Век Разума, тут же появились пастиши, пародии и фальшивые «продолжения» бестселлера, к сочинению которых Свифт отношения не имел. Выйди «Путешествия Гулливера» сегодня, их немедленно бы экранизировали, а потом сделали на основе книги компьютерную игру и пару мультфильмов. Иногда испытываешь благодарность за то, что технический прогресс – дело относительно недавнее.

Единственное из сочиненного не им, что сам Джонатан Свифт включил потом в собственное сочинение, – несколько стихов, написанных Александром Поупом. А вот своим пришлось немного пожертвовать: издатель, прекрасно понимая, чем рискует, слегка сократил «Путешествия Гулливера» в наиболее политически злободневных местах. В частности, Мотт вырезал следующий пассаж из первой части книги, где Гулливер описывает нравы лилипутского двора: «Но ничто меня так не позабавило, как упражнения канатных плясунов, совершаемые на тонких белых нитках длиною в два фута, натянутых на высоте двенадцати дюймов от земли. Эти упражнения производятся только лицами, которые состоят в кандидатах на высокие должности и ищут благоволения двора. Они смолоду тренированы в этом искусстве и не всегда отличаются благородным происхождением или широким образованием. Когда открывается вакансия на высокую должность, вследствие смерти или опалы (что случается часто), пять или шесть таких соискателей подают прошение императору разрешить им развлечь его императорское величество и двор танцами на канате; и кто прыгнет выше всех, не упавши, получает вакантную должность. Весьма часто даже первые министры получают приказ показать свою ловкость и засвидетельствовать перед императором, что они не утратили своих способностей. Флимнап, канцлер казначейства, пользуется известностью человека, совершившего прыжок на туго натянутом канате, по крайней мере, на дюйм выше, чем какой удавался когда-нибудь другому сановнику во всей империи»[126].

Эта цензурная история – а следует сказать, что издатель Мотт не уберег себя от неприятностей и был арестован в 1731 году из-за сочинения Свифта, правда, другого («Письмо леди»), – дает нам ключ к пониманию книги. Довольно давно «Гулливера» считают «детской книгой», «сказкой», которую все прочитали лет в десять, а потом почти забыли. Такова судьба многих великих сочинений, от «Гаргантюа и Пантагрюэля» до «Властелина колец», от «Дон Кихота» до «Острова сокровищ». Мне иногда кажется, что этих книг просто боятся, ибо они гораздо больше говорят о человеческой натуре, об устройстве общества, государства, религии и так далее, чем толстые тома, которые принято считать «серьезными» и «взрослыми». Оттого их пытаются как бы нейтрализовать, переведя в ранг неопасного, милого школьного чтения. Отчасти это удается, но только до первого серьезного перечитывания того, что так радовало в детстве.

«Путешествия Гулливера» – книга радикально пессимистичная, крайне мизантропичная и в каком-то смысле человеконенавистническая. Герой попадает к лилипутам и, повествуя о жизни этих ничтожных существ, на самом деле рассказывает историю последних двух веков в Европе, к примеру, издевательски выводя религиозные войны XVI–XVII веков под видом конфликта «остроконечников» и «тупоконечников». Герой попадает к великанам и пытается восхитить их правителя рассказами о величии Англии, европейской цивилизации вообще. Правитель, потрясенный низостью и глупостью происходившего там, говорит: «…факты, отмеченные мной в вашем рассказе не могут не привести меня к заключению, что большинство ваших соотечественников есть порода маленьких отвратительных гадов, самых зловредных из всех, какие когда-либо ползали по земной поверхности». В Лапуту Гулливер насмехается над учеными, изображая их рассеянными идиотами. В стране Лаггнегг он добивается аудиенции с бессмертными людьми – и с ужасом бежит от них. Наконец, последняя часть книги и вовсе написана не чернилами, а чистой желчью. Здесь Гулливер оказывается среди добродетельных лошадей, держащих в повиновении омерзительных человекообразных йеху. Политическая сатира – а Свифт и затеял свое сочинение как антивигский памфлет – превращается даже не в сатиру на все человечество, нет, этот священник просто-напросто не оставляет роду людскому ни единого шанса. Воистину, детская книга.

Закончу русским сюжетом, связанным с сочинением Свифта. Кажется, единственным по-настоящему положительным героем русской литературы является лошадь (см. «Холстомер»).

Полузабытые книги приносят несравненное счастье – в них обнаруживаешь знакомые вещи, которых на самом деле никогда не знал. Такие книги живут в твоем сознании до того, как наткнешься на них в какой-нибудь богом забытой букинистической лавке. Именно это произошло со мной в самом начале 2016-го в полузатопленном наводнением Йорке. Обходя небольшой центр города по пятому разу, я обнаружил маленький магазин и спрятался там от сырости и холода. Купил там переизданную восемьдесят лет назад книжку, о существовании которой я никогда не знал, но уже с первых страниц понял, что она всегда обитала в моей голове.

Эдинбургское издательство T. Nelson & Sons в 1911 году опубликовало «Дневник поездки с Сэмюэлом Джонсоном на Гебриды», написанный Джеймсом Босуэллом в 1785-м[127]. Некогда одно из самых обсуждаемых сочинений, сегодня оно известно лишь специалистам, а жаль. Здесь все интересно: и автор, и главный герой, и страна, по которой проходит неспешное путешествие двух ученых джентльменов, и население этой страны.

Путешественники известны русской публике; по крайней мере, должны быть известны ее образованной части. Многие знают Джеймса Босуэлла по мимолетной реплике Шерлока Холмса, обращенной к доктору Ватсону: «Что бы я делал без своего Босуэлла!» Заботливый комментатор советской холмсианы (я имею в виду собрание сочинений Артура Конан Дойла и перепечатки оттуда, а не загадочные книги, выходившие в начале 1980-х годов в Ташкенте или Кишиневе с иллюстрациями, больше похожими на нигерийские афиши голливудских блокбастеров) отмечает: Сэмюэл Джонсон (1709–1784) – выдающийся английский литератор и лексикограф, составитель и комментатор многотомного издания Шекспира, автор стихов, поэм, критических статей, биографий и – прежде всего – великого «Словаря английского языка». «Словарь английского языка» – предприятие совершенно героическое, учитывая, что подвиг совершен в одиночку. Сегодня словари составляют целые коллективы авторов, на это дело выдают гранты, получают финансирование из госбюджета, закупают технику, устраивают презентации и даже снимают специальные сюжеты для выпусков новостей. Ничего этого во второй половине XVIII века не было. Джонсон принялся за словарь в 1746 году, подписав контракт с издателем на сумму 1500 гиней с обязательством закончить работу в три года. Когда ему сказали, что подобный словарь французского языка составляли сорок французских ученых мужей, потратив на это сорок лет, наш герой ответствовал так: «Вот это и есть истинное соотношение. Помножим сорок на сорок и получим тысячу шестьсот. Как раз три к тысяче шестистам и есть настоящее соотношение англичанина к французу». Как мы видим, националистом Джонсон был всегда – несмотря на то, что именно ему приписывают знаменитую фразу: «Патриотизм – последнее прибежище негодяев». Впрочем, мы знаем ее со слов Босуэлла. Да, чуть не забыл, Джонсон провел за словарем не три, а восемь лет.