На руинах нового - Кирилл Кобрин

«Современность», «модерность» есть Рацио. Рацио имело Будущее. Лишив страну Рацио, неолибералы лишили ее Будущего. Лишив Британию Будущего, они симулируют никогда не бывшее Прошлое. Таких прошлых у страны два – викторианское городское и викторианское сельское. Первое заполонило сегодняшние города странными строениями в псевдовикторианском и псевдогеоргианском духе[123], второе привело к созданию очагов экологически дружественного, безопасного, органического жилья за видимыми и невидимыми социальными заборами, отгораживающими обитателей новейшей Аркадии от мрачной жизни обычных экологически нечистых людей. И тот и другой тип построек возникает стихийно – а как же иначе, в максимально децентрализованном обществе, одержимом недвижимостью? Девелоперский хаос отменил любую перспективу, вырубая попутно огромные поляны в чащах британской модернистской архитектуры. Современность кончилась. Модернизм, находясь при смерти, стал объектом утонченного эстетства: разве кто-то, кроме изысканного парадоксалиста, по своей воле предпочтет довольно уродливое бруталистское здание милому, симпатичному эклектичному дому? Меланхолия Оуэна Хэзерли происходит отсюда.

В отличие от «Пыли» Ксении Никольской, здесь царят не только меланхолия, но и ностальгия. В цитированном отрывке про Плимут ведь речь идет о юности самого автора и его поколения. Хэзерли родился и вырос в портовом Саутгемптоне; детство и отрочество его прошли в восьмидесятых – начале девяностых, в самый разгар тэтчеровской революции; он лицезрел коллапс индустрии, агонию местного порта, конец архитектурного социализма, нашествие диких дивизий постмодернистских девелоперов, превращение промышленного города в социальное болото, окруженное огромными торговыми моллами (собственно, то, что мы уже почти двадцать лет наблюдаем в России). Двойственность культурной позиции Хэзерли в том, что, клянясь в меланхолической верности идеалам Просвещения, он предается романтической ностальгии по умирающей современности, с нежностью вспоминая, как пил дешевый сидр с саутгемптонскими пацанами, сидя на разрушающихся бордюрчиках какой-нибудь рационально устроенной для просвещения рабочего класса площади с авангардистскими скульптурами под названиями «Труд», «Наука» и «Материнство» посредине.

Две разновидности меланхолии, вызванной отсутствием двух разновидностей модернизма. Две разновидности пыли – как бы древняя, пушистая, покрывающая бархатные сиденья кресел в заброшенном каирском дворце Сакакини, и индустриальная, неорганическая, серая, незаметная на сером бетоне запущенной автостанции в каком-нибудь Престоне. Бывшая современность, время, когда люди строили планы и пытались согласно им сообразовать свою повседневную жизнь, кончилась. Она даже не стала историей, она просто исчезла. Как точно заметил Хэзерли, между Космическим центром и скопищем маленьких жилых домов, симулирующих доиндустриальный «уют», – огромный пустырь. На этом пустыре должен был стоять девятнадцатый век с его продолжением в двадцатый. Но его нет. Пустота как руина.

Я послал запрос и после двухмесячного ожидания ответ от букиниста наконец-то пришел. Книга меня ожидает. Конечно, все это можно было бы сделать, не выходя из дома: найти издание на Abebooks, заказать онлайн, так и дешевле получится, учитывая плату за проезд на лондонском транспорте туда и обратно. Но нет, тут дело принципа. Восемь фунтов, включая два прикосновения проездным к панельке у входа в автобус, – совсем немного по нынешним временам, дешевле пачки сигарет.

И вот книга – одно из лучших изданий в мире – у меня. Темно-синий, чуть выцветший гофрированный корешок, карманный формат. Верхний обрез выкрашен под цвет переплета. На корешке золотое тиснение: сверху и снизу – виньетки в стиле Arts and Crafts[124], между ними – «THE RELIGIO MEDICI & OTHER WRITINGS OF SIR THOMAS BROWNE». Если присмотреться, на обложке вытеснен логотип загадочного I. M. Dent & Sons. И если покопаться (что я и сделал), то можно выяснить: именно Джозеф Малаби Дент основал великую Everyman’s Library («Библиотеку для каждого»), где классические книги публиковались в самом изысканном дизайне, но продавались не дороже одного шиллинга за штуку.

«Библиотека для каждого» – одно из лучших проявлений истинного британского социализма; хотя «народные книжные серии» были распространены в Европе на рубеже XIX и XX веков (в России тоже – вспомним хотя бы сытинские издания), но здесь доступность дополнялась тончайшим оформлением. Не забудем, «Движение искусств и ремесел» было не только про дизайн и архитектуру, оно было про социальную справедливость и про социализм. Его основатель Уильям Моррис – вместе с Эвелиной Маркс – создал британскую Социалистическую лигу. У меня немало книг этой серии, но томик Томаса Брауна – дело особое. И вот почему.

О Томасе Брауне я узнал от Х. Л. Борхеса, который неустанно цитировал его всю свою неправдоподобно долгую жизнь. Впрочем, Браун прожил – по меркам своего времени – не меньше Борхеса, если не больше. Аргентинец XX века – 87 лет (один год пришелся на девятнадцатое столетие), англичанин XVII века – 77. Когда Борхесу было 26 лет, он опубликовал сборник эссе под названием «Расследования», один из текстов в котором назывался «Сэр Томас Браун». Это ранний Борхес, которого Борхес зрелый стеснялся, не любил и всячески прятал – и понятно почему. «Расследования» написаны странным велеречивым стилем; молодой модернист пытался подражать Гонгоре, Грасиану – и Томасу Брауну, конечно, – с их вычурным, барочным языком. Получилось не очень хорошо, но, так или иначе, шестьдесят с лишним лет спустя, примерно в том же возрасте, что и автор эссе, я прочел этот текст в русском переводе Валентины Кулагиной-Ярцевой и узнал из него о существовании странного писателя Томаса Брауна. В оправу из псевдобарочных кунштюков и рассуждений (довольно интересных на самом деле) о наших представлениях о полузабытой литературе прошлого Борхес поместил биографию своего героя: родился в 1605 году в Лондоне в торговой семье, учился в Оксфорде, изучал медицину в университетах Франции, Италии и Фландрии (здесь Борхес ошибся – Лейден в те годы был уже не во Фландрии), получил докторскую степень, в 1633-м вернулся домой, поселился в Нориче (в русском переводе город отчего-то назван Норвиком), где и прожил спокойно и счастливо до самой смерти в 1682 году, врачуя тела земляков и сочиняя книги для врачевания их душ и умов. Несколько трактатов снискали ему немалую славу при жизни – и умеренную известность после смерти. Сейчас из поклонников Томаса Брауна можно составить разве что взвод или, в лучшем случае, полуроту, однако это будет отборное подразделение Всемирной Армии Читателей.

В книге, которую я раздобыл у лондонского букиниста, шесть сочинений: «Religio Medici» («Религия врачей»); «Pseudodoxia Epidemica or Enquiries into very many received tenets and commonly presumed truths, also known simply as Pseudodoxia Epidemica or Vulgar Errors» (переведем коротко: «Ошибки и заблуждения»); «Hydryotaphia. Urn Burall; or, a Discourse of the Sepulchral Urns lately found in Norfolk» («Гидриотафия. Погребение в урнах, или Описание надгробных урн, недавно обнаруженных в Норфолке»), дополнение к последнему под названием «Concerning some Urnes found in Brampton-Field, In Norfolk, Anno 1667» («Касательно некоторых урн, найденных в Брамптон-филд, Норфолк, год 1667), «Letter to a Friend upon Occasion of the Death of his intimate Friend» («Письмо другу относительно смерти его близкого друга»), «The Garden of Cyrus, or The Quincuncial Lozenge, or Network Plantations of the Ancients, naturally, artificially, mystically considered» («Сад Кира, или Размещенные в шахматном порядке ромбы, или Плантации Древних, рассмотренные с точки зрения природной, искусства и мистики») и, наконец, «Christian Morals» («Христианская этика»).