Капкан на честного лоха - Андрей Троицкий

– Возьмите салфетку и вытрите пальцы. На них кровь.

Она ушла к окошку раздачи, через минуту вернулась, поставила перед Цыганковым поднос, тесно заставленный посудой. Посередине подноса стояли два стакана, один налит под самый ободок, другой до половины. При виде этого великолепия глаза Цыганкова разбежались по сторонам и засветились, словно близкие звезды.

– А вы что, жрать не будете? – он сглотнул заполнившую рот слюну.

– После всего, что произошло… Короче, мне не хочется. Но я выпью.

Маргарита подняла свой стаканчик, чокнулась с Цыганковым, в три глотка выпила водку. Дождавшись, когда молодой человек утолит первый голод пельменями, выпьет сладкого чая, пахнущего распаренным березовым веником, Маргарита шагнула к нему, потянула за рукав.

– Теперь рассказывайте все по порядку, – приказала она.

* * *

Обыск в домах и на подворьях староверов затянулся на час с лишним.

Все это время старик Кожин никуда не уходил с крыльца, сверху наблюдал за солдатами и офицерами, снующими внизу. Выбрав минуту, когда двор опустел, он юркнул в сени. Снял со стены двустволку ИЖ-27. Ловко управляясь увечной левой рукой, переломил ружье, загнал в патронник патроны, снаряженные картечью.

Кожин большим пальцем взвел курки. Скинул с себя тулуп, повесил двустволку на правое плечо стволами вниз. Снова накинул на плечи тулуп, просунул руки в рукава, но не стал застегивать пуговицы. Маленьким самодельным ножичком насквозь прорезал подкладку правого кармана. И остался доволен своей работой.

Теперь, когда он опускал в карман тулупа правую руку, ладонь попадала точно на ложе ружья, а указательный палец ложился на спусковые крючки. Оставалось сделать два быстрых движения. Распахнуть полы тулупа левой рукой, правой вскинуть ствол и произвести выстрелы. Кожин вытащил из охотничьего пояса и сунул в левый карман тулупа несколько патронов. Затем нахлобучил на голову шапку, вышел на крыльцо и подпер спиной входную дверь.

Сердце старика успокоилось. Теперь никто не сунется в дом, никто не помешает проводить сына в последний путь.

Между тем солдаты про себя проклинали ту минуту, когда нелегкая занесла их в раскольничье гнездо. Избы староверов, рубленные из ели, оказались просторными, с множеством подсобных помещений, наверху большие чердаки, заваленные барахлом.

За сенями находилась не горница, а большая подсобная комната, клеть, разделенная не только на две половины, но и на два этажа. Наверху хранились вещи и продукты, в нижней клети стояли лопаты, бороны и другой хозяйственный инвентарь. Приставив лестницы, солдаты лезли наверх, сбрасывали на пол вещи и продукты, тыкали штык-ножами в подозрительные груды тряпья и большие торбы с зерном.

Дома стояли на столбах, пол был высоко приподнят над землей. Усталым, измотанным тяжелой дорогой солдатам приходилось залезать на чердаки, под пол, шарить впотьмах, натыкаясь друг на друга. В таких домах черт ногу сломит, а человек запросто заблудится.

Во дворах стояли дровяные сараи и сенники, поражавшие своей основательностью. Дворовые постройки сложены из круглого леса, крыты тесом, даже треугольные фронтоны набраны из бревен и скреплены между собой деревянными шипами. Все хлева теплые, в них мычит и хрюкает домашняя скотина. Аксаев, пораженный зажиточностью староверов, часто сплевывал себе под ноги, злобно матерился и приговаривал:

– Сжечь бы тут все к такой-то матери. Все это поганое подворье. А этих сволочей посадить в БУР. Парашники, куркули чертовы, засранцы.

Руководивший обыском Ткаченко валился с ног от усталости, но виду не показывал, он распорядился провести по домам и надворным постройкам служебную собаку. Но овчарка, кажется, не понимала, чего от неё хотят люди. Она принюхивалась к новым незнакомым запахам, чихала, легкомысленно виляла хвостом и крутила головой по сторонам.

Кожин, опустив правую руку в дырявый карман, продолжал стоять на высоком крыльце своего дома, бесстрастными водянистыми глазами наблюдал за разгромом. Казалось, все происходящее его не касается, а обыск учиняют не на его, на чужом подворье.

* * *

Выпавший за ночь снег уже распаял, на истоптанном дворе чернели глубокие лужи. Ткаченко закончил осмотр последнего сарая, решил, что теперь очередь дошла до того дома, где, по словам хозяина, лежит покойник. Майор решил не церемониться с дедом. Проходя по двору, пнул сапогом подвернувшуюся под ногу испуганную курицу. Не дойдя пары метров до ступеней, он осипшим простуженным голосом позвал лейтенанта Радченко.

– Эй, лейтенант, – сказал Ткаченко. – Вот что, на задах сарая валяется длинный железный прут. Ты возьми его и поковыряй пол сараев. Может, под слоем земли есть погреб или ещё что.

– Есть, – лейтенант, понурив голову, побрел исполнять приказ.

Ткаченко, а следом за ним капитан Аксаев поднялись на крыльцо и снова наткнулись на старика Кожина.

– Мы должны осмотреть дом, – сказал Ткаченко. – Посторонись с дороги.

– Не пущу, – коротко ответил Кожин и спиной прижался к двери.

Аксаев почувствовал зуд в сжатых кулаках. В эту минуту он хотел только одного: в кровавый блин разбить физиономию Кожина. Отчаянным усилием воли капитан сдержал душевный порыв. А Ткаченко, напротив, проявил прямо-таки чудеса дипломатии.

– Значит, не сторгуемся, дед? – усмехаясь, спросил он.

Кожин отрицательно покачал головой.

– Старик, ты мне поперек яиц, – сказал Ткаченко.

– Уйди с дороги, мать твою, гнида, – добавил от себя Аксаев.

– Не пущу, – твердо повторил Кожин. – Наша вера запрещает…

Аксаев выскочил вперед, схватил Кожина за воротник тулупа, отпихнул в сторону, к задним перилам крыльца. Старик, готовый к такому повороту событий, вырвался, смело шагнул вперед, вновь заслонил собой дверь. И неожиданно ударил Аксаева кулаком в грудь. То был даже не удар, а слабый тычок.

Не ожидавший отпора Аксаев, выпучил круглые глаза. Последний человек, пытавшийся поднять руку на капитана, дать ему отпор, заживо сгнил в тюремном лазарете. У того зэка были сломаны ребра и копчик, отбита печень и желудок. Но, главное, от бесконечных ударов носком сапога в зад у него лопнула и свернулась чулком прямая кишка.

Ткаченко остолбенел от удивления, застыл на месте, не зная, что делать с руками. То ли душить старовера, то ли останавливать злобного капитана.

Но Аксаев все решил за начальство, размахнулся и съездил Кожину в ухо. Удар получился смазанным, кулак лишь проехался по виску. С головы старовера слетела шапка из овчины. Описав в воздухе полукруг, шапка упала в грязь.

Побелевший от ярости Аксаев шагнул вперед, ухватил Кожина за ворот. Смачно шмыгнул носом и плюнул соплями в лицо старика.

– В жопу тебя, гнида, – прорычал Аксаев. – Мразь, паскуда.

Старик на пару секунд закрыл глаза, рукавом вытер с лица плевок, но не отступил. Тогда Аксаев схватил старика за плечи и с силой оттолкнул от двери. Ткаченко уже хотел открыть дверь. Но тут Кожин левой рукой распахнул тулуп, вскинул спрятанное под полой ружье.