Повседневная жизнь Берлина при Гитлере - Жан Марабини

В министерстве пропаганды все уже в курсе «истинных новостей». Во время одного из последних налетов на Берлин в море огня погибли 50 тысяч человек. Трупы невозможно отделить от расплавившегося асфальта. «Это была трагедия Геркуланума, тысячекратно умноженная и происшедшая за пять минут», — как выразился один журналист.

В госпиталях огромную помощь оказывают монахини, бесшумно скользящие по палатам и коридорам в своих белых головных уборах. «Одна из них, — сообщает некий врач, — поколотила гражданку, упавшую в обморок при виде больного с развороченным брюхом». Геббельс отодвигает донесения своих агентов. Положив локоть на сверкающую лакированную поверхность своего дубового стола, он пишет гусиным пером редакторскую передовицу для своей газеты «Рейх», выходящую теперь тиражом всего лишь в 10 тысяч экземпляров (распределяемых бесплатно). Он хорошо организовал эвакуацию женщин и стариков из Берлина. Он знает: очереди у цветочных магазинов в последнее время вновь появились потому, что стало очень много убитых, а для мертвых цветы покупают гораздо охотнее, чем для живых. Но, как бы то ни было, он наладил продуктовое снабжение города и даже вышел за пределы своей роли министра пропаганды, взяв на себя более практические функции столичного бургомистра. Он непрерывно ведет борьбу против Геринга и Гиммлера. И останется верным фюреру, когда эти двое его предадут. Геббельс, движимый личной ненавистью, даже пытается несколько ограничить кипучую активность гестапо. Его собственная городская полиция, шупо, эсэсовцев не любит. Поэтому он, Геббельс, никак не отреагировал, когда увидел, как старухи бросают камни в проходящих мимо «черных берлинцев». Будучи «государственным президентом» (то есть бургомистром) Берлина, постепенно превращающегося в город руин и крыс, гаулейтер Геббельс (или, как его еще называют, «гау») прекрасно сознает, что ему не стоит вступать в конфронтацию со ста тысячами коренных берлинцев, уже дошедших до грани отчаяния. В то время как все вокруг впадают в безумие, Геббельс сохраняет олимпийское спокойствие. Для жителей столицы страх мало-помалу становится привычным состоянием. Геббельсу доносили, что, когда на Берлин упали первые бомбы, люди инстинктивно бросились в сторону леса. Теперь берлинцы «сбиваются в стаи» (это его выражение) в подземных бомбоубежищах, он же старается успокоить их своими бессчетными статьями и радиовыступлениями: «Мы все находимся в одной лодке»; «мы сейчас переживаем трудный момент»; «давайте сохраним солидарность»… Он знает, что аргумент «В этом виноваты евреи» более не достигает цели, и все-таки время от времени прибегает к нему. Он остается верным обеим своим ролям — ответственного градоначальника и творца лжи.

Юрген фон Браухич тоже вернулся из Франции и привез для своей бабушки алансонские кружева, а также «очень шикарное платье», выбранное по совету продавщицы из Фобур-Сент-Оноре. Французы, в нормандском замке которых он жил, плакали, когда с ним прощались. Старая хозяйка его благословила: «Да хранит вас Бог, вас и моего внука!» Ее внук уехал в Лондон. Маргарита, самая младшая в семье, не сказала ничего. Она только прикусила нижнюю губку и протянула ему книгу, напечатанную на плохой бумаге (может быть, нелегально): «Молчание моря» Веркора.[230] В своем автомобиле feldgrau, который вел его шофер Ганс, любивший «хорошие шутки», Юрген, не отрываясь, прочел этот текст — к большому неудовольствию Ганса. Юрген никогда не забудет своей целомудренной любви к этой французской девушке. И никому не расскажет то, что знает об «Атлантическом вале»,[231] «через который они [союзники] обязательно прорвутся». Ему не нужно ни у кого спрашивать совета. Юрген, в отличие от многих других берлинских юношей, — не буржуа, не служащий и даже не выходец из старой прусской знати. Как бы серьезно он ни относился к своим семейным обязанностям, вернувшись в Берлин, он прежде всего хочет встретиться с Отто — художником, который стал на войне калекой, получив серьезные ранения обеих ног, и теперь работает в своей мастерской на Клостерштрассе. Отто, своему школьному и фронтовому товарищу, Юрген может рассказать все. Он показывает другу фотографию Маргариты и просит написать ее портрет. И в заключение говорит: «Франция — это античная Греция наших дней. Я наверняка никогда больше не увижу Маргариту!» — «Главное, сохрани память о ней в твоем сердце!» — сочувственно говорит Отто, провожая его до двери на своих костылях. Юрген бросает последний взгляд на жалкую фигуру друга и, неожиданно для самого себя, весело отвечает: «А может, и увижу — ведь любовь сильнее смерти!»

Март 1944 года, разговор двух военных. «Разве молодежь Германии менее революционна, чем повсюду в других странах? — спрашивает некий офицер. — А между тем мы плывем по течению, все время лавируя между войной с внешними врагами и войной гражданской». — «Это нормально, — отвечает его собеседник, — если учесть, что по продовольственным карточкам в месяц выдают всего 400 граммов мяса, 50 граммов зерна и 200 граммов хлеба». В одной из школ тренируются пятнадцатилетние мальчики. Унтер-офицер в черной униформе кричит: «Кто первым пойдет в атаку?!» Все в один голос отзываются: «Мы!» Вопрос эсэсовца явно провокационный. Тех, кто ответит неправильно или недостаточно быстро, он отправит в карцер, где они просидят целые сутки без еды и питья. «А по какой причине вы хотите идти в атаку первыми?» — «Чтобы умереть за фюрера!» Усы унтер-офицера СС едва заметно шевелятся, потому что он удовлетворенно улыбается. Вечером он скажет своей жене: «У нас еще остаются те, кому меньше двадцати лет; это очень важно».

Всех женщин уже мобилизовала Имперская служба труда. Элизабет, или Лиза, которая всегда так гордилась своими красивыми руками, теперь распиливает доски. «Ты помнишь, — обращается она к своей подруге, — год назад, в момент Сталинградской битвы, когда все вокруг начало рушиться, Гитлер решил выиграть «пропагандистскую кампанию». Тогда именно пресса мобилизовала всю Германию. Победа в России, само собой, была представлена как подарок солдат к десятой годовщине прихода фюрера к власти! Теперь же высшее руководство ждет высадки союзников, а нам, простым смертным, талдычат: «Они не пройдут»». — «А между тем они уже идут», — отвечает подруга, и в ту же секунду начинают стрелять зенитные установки. Элизабет поднимает голову и смотрит на пролетающие в небе бомбардировщики. Уже несколько дней британские ВВС концентрируют свои действия исключительно на Берлине.