Стеклянная клетка. Автоматизация и мы - Николас Дж. Карр

Это очень таинственная строчка. В ней поэт отказывается от какого-то более высокого смысла – смысл этих слов заключается в них самих. Но совершенно ясно, что и в этой строчке, и во всем стихотворении Фрост подчеркивает первостепенную важность действия и в жизни, и в познании. Только через труд, вводящий человека в мир, мы приближаемся к пониманию сути бытия, «были». Это понимание невозможно втиснуть в слова. Это понимание не может быть яснее. Оно – не более чем шепот косы. Чтобы его услышать, надо тесно слиться с его источником. Труд – будь он физическим или умственным – это нечто большее, чем способ сделать какое-то дело. Труд – это способ созерцания, способ увидеть мир лицом к лицу, а не через волшебное стекло. Действие делает восприятие непосредственным, приближает нас к реальным вещам, привязывает к земле, хочет сказать Фрост, как любовь привязывает нас к возлюбленной. Труд указывает нам наше реальное место в мире.

Фрост – поэт труда. В своих стихах он всегда возвращается к тем священным моментам, когда «я» растворяется в мире, как написал он в другом своем стихотворении: «Лишь там, где труд с игрою неделимы, они сполна плоды нам принесут» [4]. Литературный критик Ричард Пуарье в своей книге «The Work of Knowing» («Труд познания») очень отчетливо описал взгляд поэта на сущностную важность тяжелого труда: «Любая тяжелая работа, отражающаяся в его стихах, – косьба или сбор яблок – способна проникнуть в видения, мечты и мифы, составляющие сердцевину реальности, представляющие облеченные в слова формы, понятные тем, кто может читать их с определенной мерой неопределенности и с безразличием к практической ценности. Знание, добытое ценой таких усилий, может быть призрачным и изменчивым, как сон, в отличие от практического приобретения. Это знание не так эфемерно, как осязаемые практические результаты труда, такие как деньги и еда» [5]. Принимаясь за работу, физическую или умственную, в одиночку или группой, люди обычно ставят себе какую-то определенную практическую цель, мысленно видят результат труда – например, стог сена, которым будут кормить скотину. Но только в процессе труда приходят они к еще более глубокому пониманию самих себя. Теперь для них главным становится косьба, а не сено.

Все сказанное мною ни в коем случае не надо расценивать как нападки на материальный прогресс или его отрицание. Фрост отнюдь не романтизирует далекое, не знавшее техники прошлое. Несмотря на то что он с неприязнью относился к людям, которые, по его словам: «Безоглядно полагаются на евангелие современной науки» [6]. Он тем не менее чувствовал свое родство с учеными и изобретателями. Как у поэта, у него был общий дух и общие устремления с прогрессивными деятелями, исследователями тайн земного бытия, извлекающими смысл из материи. «Все они заняты, – как писал Пуарье, – одним делом: расширением человеческой способности мечтать» [7]. Для Фроста величайшей ценностью представлялась способность расширить границы индивидуального знания и открыть новые пути к восприятию, действию и воображению. В длинном стихотворении «Kitty Hawk» («Китти Хок»), написанном на склоне лет, он прославляет полет братьев Райт «в неведомую вышину». Совершив «шаг в бесконечность, братья сделали чувство свободного полета доступным для всех нас. Это был подвиг Прометея. «В этом смысле, – писал Фрост, – братья Райт сделали шаг в бесконечность доступным нашему разуму» [8].

Технология так же важна для познания, как и для производственной деятельности. Человеческое тело в его первозданном состоянии очень немощная штука. Человек слаб, неуклюж, его органы чувств плохо развиты, он медленно считает и плохо запоминает увиденное и услышанное. Он быстро достигает пределов своей работоспособности и выдыхается. Но у тела есть ум, который способен воображать, желать и планировать то, чего тело без ума достичь не может. Противоречие между тем, что может наше тело, и тем, что хочет наш разум, – это источник технологических идей. Разум подстегивает человечество выйти за положенные ему природой пределы и заставляет преобразовывать саму природу. Технология не превращает нас в «постгуманоидов» или «сверхчеловеков», как пишут многие современные писатели и ученые. Она просто делает нас людьми в лучшем смысле этого слова. Способность к созданию технологий заложена в нас от природы. С помощью инструментов мы воплощаем самые смелые наши мечты. Практичная технология может, конечно, отличаться от изощренного искусства, но и то и другое возникает из схожих, истинно человеческих устремлений.

Одна из работ, к которой человеческое тело совершенно непригодно, – это срезание травы. (Можете попробовать, если не верите.) Косцу позволяет выполнять его работу инструмент, которым он владеет, – коса. Косец по необходимости технологически вооружается. Именно инструмент делает человека косцом, а умение косца пользоваться этим инструментом заново воссоздает для него мир. Мир становится местом, где человек может быть косцом и укладывать луг рядами на землю. Эта идея, которая, на первый взгляд, может показаться чистой банальностью, если не тавтологией, указывает тем не менее на стихийность жизни и на формирование самобытности человека.

«Тело – это наше средство постижения мира», – написал французский философ Морис Мерло-Понти в своем шедевре «Феноменология восприятия»[33][9], вышедшем в 1945 году. Физическое строение человека (то, что мы ходим на двух ногах, сохраняя вертикальную осанку; у нас есть пара рук и способность к противопоставлению большого пальца; наши глаза могут смотреть вперед и обладают свойством стереоскопического зрения; мы можем в определенных пределах переносить жару и холод) определяет наше восприятие окружающего, которое предшествует сознанию, а затем помогает формировать картину мира. Мы воспринимаем горы высокими не потому, что они высокие, а потому, что восприятие их формы и высоты определяется нашим ростом. Мы видим в камне оружие, потому что наша рука устроена так, что мы можем схватить камень и бросить его в неприятеля. Восприятие, как и познание, определяется строением тела.

Отсюда следует, что каждый раз, как мы овладеваем новыми дарованиями, мы не только меняем наши способности, но меняем и мир. Океан приглашает в свои объятия пловцов, но не привлекает людей, которые никогда не учились плавать. С каждым новым приобретенным навыком мир начинает предоставлять нам больше возможностей. Мир становится интереснее, и бытие в нем сулит больше вознаграждений. Наверное, именно это имел в виду Спиноза, голландский философ ХVII века, восставший против дуализма Декарта, отделившего разум от тела, когда писал: «Человеческий разум способен воспринять великое множество вещей, и он тем больше на это способен, чем разнообразнее в процессе участвует тело» [10]. Джон Эдвард Хут, профессор физики из Гарвардского университета, подтверждает, что овладение навыками ведет к подлинному возрождению. Десять лет назад вдохновленный умением эскимосских охотников ориентироваться на местности, Хут решил самостоятельно изучить приемы ориентации по природным признакам. За месяцы упорных тренировок он научился «читать» дневное и ночное небо, толковать движение облаков и морских волн, ориентироваться по направлению теней, отбрасываемых деревьями. «Через год таких тренировок, – вспоминает ученый, – на меня наконец снизошло какое-то озарение: мое ви2дение мира заметно изменилось. Солнце и звезды стали выглядеть совершенно по-иному». Обретение способности видеть мир во всем его богатстве за счет первобытного эмпиризма поразило Хута: «Оно было сродни тому, что обозначают как духовное пробуждение» [11].