Лубянская империя НКВД. 1937–1939 - Владимир Семенович Жуковский

Повеяло знакомой советской прозой жизни. Совсем родная неразбериха. Да ведь как же иначе — люди прямо горят на работе, зашиваются, ночами не спят, где уж тут поддерживать ажур в делопроизводстве. А ведь каждая «справка на арест» — это человеческая жизнь. И вот ходит гражданин по улицам, а того не ведает, что живет он уже в долг, что справка на него выправлена, только, вишь, где-то там завалялась. Хорошо б не нашли. Интересно, были ли такие случаи? Может, и были, кому-то повезло, да, пожалуй, вернее по трамвайному билету «Мерседес» выиграть.

Однако время переходить от головы к туловищу, то бишь к ГУЛАГу. Послушаем вначале Ежова, который стремится, как это и положено вчерашнему лидеру, к обобщениям.

«Под видом необходимости более рационального использования заключенных» заговорщики решили добиться разрешения правительства на расширение «хозяйственных функций НКВД, захватывая в свои руки важнейшие хозяйственные объекты…».

Да что ж тут плохого? Не спешите, ибо налицо дьявольская хитрость: «мы понимали, что расширение хозяйственных функций НКВД… должно сказаться на ухудшении основной оперативной работы…» (Значит, меньше сажать придется? И впрямь, ухудшение.)

Это, конечно, не все: заговорщики полагали «таким образом дислоцировать лагеря, чтобы они были расположены близко к границе или к крупным промышленным и политическим центрам… чтобы заключенных можно было использовать в случае нужды как враждебную советской власти силу при захвате власти». То есть зэки грудью бросятся умирать за Ежова?

И наконец: «…мы предполагали широко использовать систему лагерей для того, чтобы направляя туда скомпрометированную часть работников НКВД… с тем, чтобы создать… особый резерв людей, готовых, выполнять любое заговорщическое задание…

Заговорщическое руководство ГУЛАГа было фактически бессменным. Ко времени моего прихода ГУЛАГ возглавлял заговорщик из группы Ягоды — Берман М.Д., у которого была сколочена большая антисоветская группа людей, занимавших все более или менее ответственные посты в ГУЛАГе. После ухода Бермана ГУЛАГ возглавил завербованный мной участник заговора Рыжов, который и был привлечен на эту работу по моей инициативе. Наконец, после ухода Рыжова в Наркомлес, ГУЛАГ возглавил связанный со мной заговорщик и шпион Жуковский».

(Уделим внимание предшественнику Жуковского на посту замнаркома (проработал 4 месяца). Рыжов Михаил Иванович, 1899 г. р., уроженец с. Ново-Спасское Тамбовской обл., в КП с 1918 г., до ареста в течение десяти месяцев состоял наркомом лесной промышленности СССР. Арестован 25.XII. 1938 г. Оснований к аресту и материалов обвинения, а также протоколов допросов в деле не имеется. Поступил в санчасть Лефортовской тюрьмы в ночь на 14 января 39 г. по поводу сердечной деятельности и в тот же день в 14 ч. 30 мин. скончался. Сын крупного лесопромышленника; в 1930 г. сельское хозяйство Рыжовых было раскулачено и отец Рыжова лишен избирательных прав.)

Кадровую политику аналогично, в виде первой из пяти задач, поставленных Ежовым, формулирует и отец на допросе 13 декабря 1939 г. (день его 43-летия; жизни оставалось семь недель). Остальные задачи: срывать план золотодобычи на Колыме путем необеспечения лагеря оборудованием и техническим снаряжением; не выполнять плана по лесным лагерям; набирать новые стройки, распылять средства, оборудование, рабсилу и технические кадры; привлекать новых участников в заговорщическую организацию. Этот заключительный пункт по существу совпадает с первым.

Установка Ежова по сохранению старых кадров и подбору новых людей осуществлялась через якобы вовлеченного в заговор отцом начальника ГУЛАГа Плинера, выдвинутого на руководящую работу на «архипелаге» еще Ягодой. Отец вообще сетует, что многие ответственные работники главка заняли свои посты еще до прихода в наркомат Ежова и продолжают их сохранять. «Так, начальником самого крупного лагеря НКВД — Бамлага был Френкель, человек, выдвинутый Ягодой из бывших, заключенных… начальником крупнейшего лагеря Вол-гостроя был старый и близкий сотрудник Ягоды майор Рапопорт». Ежов того же Френкеля аттестует «старым вредителем и шпионом».

Френкелю и Рапопорту уделено место и даже приведены фотографии в «Архипелаге ГУЛАГ» А.И. Солженицына28. Особое внимание отводит автор мрачно-колоритной фигуре Н.А. Френкеля, описывая его трудовую биографию вместе с чертами натуры. Автор «Архипелага» утверждает, что судьбу Френкеля определял сам Сталин, в чем, зная карьеру Френкеля и ее благополучное завершение, сомневаться трудно. Поскольку об этой протекции Ежов, конечно, не знать не мог, вызывает удивление убийственная характеристика, данная им Френкелю. Ведь о Завенягине Ежов высказывается совсем в другом ключе. «На Завенягина было очень много показаний арестованных участников антисоветской организации правых, которые прямо изобличали Завенягина в принадлежности к руководящему ядру правых в Нар-комтяжпроме. По этим материалам мне было поручено переговорить с Завенягиным и предложить ему признать свою вину.

Я Завенягина к себе вызывал, с ним говорил, однако он своей вины не признал. После этого я внес в директивную инстанцию предложение снять Завеня-гина с работы Замнаркомтяжпрома и направить начальником Норильстроя НКВД. Мое предложение было принято… заговорщической антисоветской связи с Завенягиным я не устанавливал.

ВОПРОС: — Чем же объяснить ваьие желание привлечь на работу в НКВД столь политически скомпрометированного человека, как Завенягин?

— В данном случае я руководствовался только тем, что Завенягин крупный работник и специалист, не преследуя никаких антисоветских целей».

Ломать голову над персонификацией «директивной инстанции» не приходится, в данном контексте этой инстанцией мог быть только Сталин, иначе ждал бы Завенягина удел его наркома Валерия Межлаука, знаменитых предшественников Пятакова, Рухимовича и многих других капитанов тяжелой промышленности. А так Авраамий Павлович после Норильска с 1941 по 1950-й работал заместителем наркома (министра) внутренних дел (т. е. Берии) и до смерти в 1956 г. занимал самые высокие посты. Похоронен на Красной площади у Кремлевской стены.

Вспоминая об июльском 1953 года пленуме ЦК, посвященном аресту Берии, Константин Симонов замечает: «…кроме речи Хрущева, на меня, пожалуй, наиболее сильное впечатление произвели особенно умные, жесткие, последовательные и аргументированные речи Завенягина и Косыгина22». Было чем вспомнить Завенягину своего недавнего шефа. (Видимо, в части Косыгина память Симонова подвела: судя по опубликованной ныне стенограмме пленума29, Косыгин там не выступал.)

Что касается Френкеля и Рапопорта, то согласно