За пророка и царя. Ислам и империя в России и Центральной Азии - Роберт Круз

Некоторые служители религии были недовольны такими мерами. Они пренебрегали наказанием через покаяние, назначенным уголовным кодексом, и по-прежнему приговаривали к телесному наказанию, якобы на основе шариата. Время от времени всплывали сообщения о мусульманах вроде одного имама, обвиненного Верхнеуральским уездным судом в 1871 г. в том, что он высек женщину березовыми розгами[271]. Возможности клириков по пресечению внебрачных связей, видимо, уменьшились во второй половине века. В 1889 г. одна крымская газета сообщила, что феномен внебрачных связей был неизвестен до конца 1860‐х или начала 1870‐х гг., когда в таких городах, как Казань, Оренбург, Баку и Ташкент, появились мусульманки-проститутки[272].

Благодаря этой схеме инициируемых мирянами судебных процессов мужчины и женщины получили разнообразные возможности по пропаганде своего собственного понимания священного права в противовес притязаниям мусульманских общинных лидеров. При помощи полиции, привлекаемой для исполнения официальных шариатских постановлений, женщины и их родственники приобретали решающее преимущество над мужьями и их родней. Миряне-мужчины также выигрывали от государственной поддержки брачных контрактов в тяжбах против невест, жен и свойственников. В то же время подобные инициативы вызывали и такие реакции со стороны государства, которые постепенно ограничивали тематический спектр исламских дискуссий и разнообразие возможных исходов локальных споров. Обращения мусульман в государственные учреждения выявляли крупные пробелы в знаниях чиновников о природе и содержании исламского права и о его роли в контроле над семьей. Путем консультаций с муфтиями крымской и оренбургской иерархий центральное правительство выносило вердикты по многим делам, которые не могли разрешить местные власти. Эти частные постановления порождали законодательные акты, которыми руководствовались исламские авторитеты при вынесении приговоров, соответствовавших этим стандартам во всех сопоставимых делах.

Со временем законодательные акты и постановления ОМДС вносили изменения в местные исламские юридические практики путем установления обязывающих прецедентов. Как и в «англо-магометанском праве» Британской Индии, эти новые правовые принципы уменьшали свободу клириков и судей адаптировать процесс разрешения споров к местным условиям. Применение стандартизированных правил выносило многие казусы из социального контекста сельской или городской квартальной махаллы, где посредничество основывалось на родственных связях, общинных фракциях и коллективной оценке репутации и статуса тяжущихся сторон и свидетелей[273].

Однако к концу правления Николая I в 1855 г. правительство установило фиксированные стандарты для определения и применения шариатских норм только для небольшого количества специфических казусов. Имперские власти сохраняли зависимость от мусульман, от сельских мулл до муфтиев, при вынесении приговоров, совместимых с ортодоксальной интерпретацией исламского права в широком спектре спорных дел. Чтобы минимизировать эту зависимость от мусульманских авторитетов, государственные власти усилили поиски независимых источников знания об исламе. Начиная с первого русского перевода Корана с латыни, «Алкорана о Магомете, или Закона турецкого» 1716 г., режим поддерживал собирание и изучение текстов о «Востоке» и о религии своих мусульманских подданных. Вклад России в новую европейскую науку востоковедения значительно возрос в начале XIX в., когда правительство стало спонсировать обучение языкам, литературе, истории и философии восточных стран в институтах и на университетских факультетах. К 1830‐м и 1840‐м годам в этих институтах выросли ученые, претендовавшие на то, что разбираются в исламских текстах лучше улемов. Некоторые из них настойчиво пропагандировали свою профессиональную квалификацию, резко критикуя мусульманских религиозных ученых. Они предлагали себя администрации в качестве надежной альтернативы «фанатичному» и своекорыстному мусульманскому духовенству, подчеркивая знание священных текстов, которые, как предполагалось, руководили всеми сторонами жизни мусульман[274].

Мирза Александр Казем-Бек (1802–1870), выходец из знатной шиитской семьи североиранского происхождения, сыграл беспрецедентную роль в интерпретации ислама для государства. В 1821 г. в Астрахани шотландские миссионеры обратили Казем-Бека в христианство, после чего он достиг выдающейся известности как преподаватель языков и ученый одного из важнейших востоковедческих заведений – Казанского университета. Используя полученное в детстве исламское образование и языковые навыки, этот профессор комбинировал свой прежний жизненный опыт с приобретенными европейскими знаниями. В «Журнале Министерства просвещения» в 1836 г. он жаловался на «плачевное состояние просвещения в Азии». Он выражал надежду, что европейские достижения в этой и других сферах «пробудят усыпленные умы Азии», хотя «представители веры магометанской запрещали и запрещают ныне иметь какое-либо сообщение с неверными, учиться их языкам и следоватъ по стопам их, ибо думают, что делами и умом их управляет сатана». Уподобляя этот «фанатизм» европейскому фанатизму VIII или IX в., он призывал российских востоковедов «возбудить любопытство Азии, и одни блистательные деяния их по части востокознания обратят на себя жаждущее внимание азиатцев»[275].

Несмотря на свой энтузиазм относительно востоковедения в России, Казем-Бек и его коллеги с трудом пытались открыть умам чиновников возможности использования этой науки на благо империи. Для практиков этой новой международной науки «мусульманская юриспруденция» стояла на первом месте как практический ключ ко всем аспектам жизни мусульманских подданных. Николай Торнау, бывший чиновник на Кавказе, в труде 1850 г. «Изложение начал мусульманского законоведения» отметил растущий в Европе интерес к этой области. Он предупреждал своих читателей, в том числе Николая I, которому посвятил книгу, о «заботливости, с которою правительства западных держав, имеющих колонии в странах мусульманских, стараются раскрыть и изучить в подробности основныя начала этого законоведения». Он продолжал: «Опыт в управлении этими колониями указал им всю практическую важность элемента, объемлющего сокровенный быт последователей ислама и составляющего основу их народной, общественной и домашней жизни». Опыт службы Торнау в кавказской администрации убедил его «в крайней необходимости иметь полные и достоверные сведения о духовных и гражданских законах мусульман, о законах, кои управляют всем общественным и частным бытом последователей ислама и коими, на основании Свода Российских Законов, они не только судятся между собою, но еще должны быть, в иных случаях, судимы и управляемы правительственными местами и лицами».