Ангелы Опустошения - Джек Керуак

– Ты буддистка? – спрашивает Саймон.

– Иначе меня б тут не было – На следующей неделе возвращаюсь на Цейлон.

– Как же это чудесно! – Саймон продолжает на меня поглядывать оценил ли я ее – Он хочет ее склеить, пойти в какую-нибудь спальню на верхних этажах этого религиозного университета и трахнуться в постели – Я думаю она это до некоторой степени ощущает и вежливенько так отваливает – Мы идем по вестибюлю и заглядываем в комнату и там на матрасе на полу молодая индуска со своим младенцем и большими шалями и книгами – Она даже не приподнимается пока мы с нею разговариваем —

– Пол уехал в Чикаго, – говорит она, – Поищи у него в комнате манускрипт свой, он может быть там.

– Ух, – издает Саймон таращась на нее —

– А потом можешь пойти спросить у мистера Аумса он у себя в кабинете наверху.

Мы на цыпочках проходим по вестибюлю обратно, едва сдерживаясь чтобы не расхихикаться, забегаем в туалет, причесываемся, треплемся, идем в спальню к Полу и роемся у него в вещах – Он оставил галлонную банку бургундского из которой мы разливаем по нежным японским чайным чашечкам тонюсеньким как просвирки —

– Чашки смотри не разбей

Я лениво рассиживаю у Пола за столом и валяю ему записку – Пытаюсь придумать маленькие смешные дзенские приколы и таинственные хайку —

– Вон коврик Пола для медитаций – дождливыми вечерами после того как раскочегарит печку и поест он сидит на нем в темноте и думает.

– О чем же он думает?

– О ничём.

– Пошли наверх посмотрим чё они там делают. Пойдем, Джек, не сдавайся, валяй!

– Чего валять?

– Давай дальше, не останавливайся —

Саймон отплясывает свой сумасшедший дурашливый танец «Саймон-в-Мире» руки шепчут и на цыпочках и Оп-ля и исследование чудес что впереди в Арденском лесу[72]– Совсем как я раньше сам делал —

Суровая секретарша хочет узнать кто желает видеть мистера Аумса что ввергает меня в ярость, я же просто хочу поговорить с ним в дверях, я сердито начинаю спускаться по лестнице, Саймон зовет меня обратно, женщина сбита с панталыку. Саймон выплясывает вокруг и все это так как будто его руки распростерты поддерживая и женщину и меня в какой-то тщательно продуманной пьесе – Наконец дверь открывается и оттуда выходит Алекс Аумс в строгом синем костюме, как хеповый кошак такой, во рту сигарета, прищурившись вглядываясь в нас,

– О вот и ты, – это мне, – Ну как дела? Чего не заходишь? – показывая на кабинет.

– Нет, нет, я просто узнать хочу, может Пол оставлял у вас рукопись, мою, на время, или может вы знаете —

Саймон переводит взгляд с меня на него озадаченно —

– Нет. Отнюдь. Ничего. Может быть у него в комнате. Кстати, – говорит он крайне дружелюбно, – ты не видал случайно статью в нью-йоркской «Таймс» про Ирвина Гардена – ты в ней не упомянут но там всё про —

– О да я ее видел.

– Ну что ж мило было опять с тобой повидаться, – наконец говорит он и провожает, и Саймон одобрительно кивает, и я говорю, – Мне тоже, еще увидимся, Алекс, – и сбегаю вниз по лестнице и снаружи на улице Саймон восклицает:

– Но почему же ты не подошел к нему не пожал ему руку не похлопал его по спине не закорешился – почему вы разговаривали через весь вестибюль и ты сбежал?

– Ну а о чем нам было говорить?

– Но говорить можно было обо всем, о цветах, о деревьях —

Мы несемся по улице споря про это и в конце концов садимся на каменную стенку под деревом в парке, на тротуаре, и подходит какой-то господин с большим пакетом продуктов.

– Давай расскажем всему миру, начиная с него! – Эй Мистер! Слуш сюда! смотрите вот этот человек буддист и может рассказать вам все про рай любви и деревьев… – Человек мечет в нас быстрый взглядик и спешит дальше, – Вот мы сидим под голубым небом – и никто не желает нас слушать!

– Да все в порядке, Саймон, они и так знают.

– Надо было сесть к Алексу Аумсу в кабинет и касаться друг друга коленями сидя в смешливых креслах и болтать о старых временах но ты только пугался —

Я теперь вижу что если буду знаком с Саймоном следующие пять лет мне придется проходить сквозь все это снова, как я уже делал в его возрасте, но я вижу что мне лучше пройти чем нет – Слова которыми мы пользуемся чтобы описать слова – Кроме этого мне бы не хотелось разочаровывать Саймона или набрасывать саван на его юный идеализм – Саймона поддерживает определенная вера в братство людей сколь долго бы оно ни длилось пока иные насущные вопросы не затмят его… или никогда… Я в любом случае чувствую себя глуповато оттого что не могу держаться с ним вровень.

– Фрукты! Вот что нам нужно! – выкрикивает он видя фруктовую лавку – Мы покупаем канталупы и виноград и мороженое с фруктами и идем по Бродвейскому Тоннелю вопя громкими голосами чтоб было эхо, жуя виноград и обслюнявливая канталупы а потом выбрасывая их – Выходим прямо на Северный Пляж и направляемся к «Бублик-Лавке» может там сможем найти Коди.

– Подтянись! Подтянись! – вопит Саймон у меня за спиной подталкивая меня пока мы быстро шагаем по узенькому тротуару – Я не разбрасываюсь, съедаю все виноградины до единой.

Довольно скоро, после кофе, уже подходит время и почти поздно, идти на обед к Розе Мудрой Лазури где нас встретят Ирвин и Рафаэль и Лазарь —

Мы опаздываем, запутываемся в долгих пеших переходах по холмам, я ржу над теми безумными феньками которые запуливает Саймон, типа «Глянь-ка на вон того пса – у него хвост почти что откушен – он подрался и скрежещущие безумные зубы достали его» – «так ему и надо – научится уважать а не драться». И чтобы спросить как пройти, у пары в спортивном «эм-джи».

– Как нам пройти до э-э э-э как он там называется Тебстертон?

– О Хепперстон! Да. Прямо четыре квартала направо.

Я так никогда и не понял что означает прямо четыре квартала направо. Я как Рейни, который ходил везде с картой в руках, ему нарисовал ее начальник в его пекарне, «пойдешь на такую-то улицу», Рейни в форме своей фирмы просто вовсе наваливает с работы поскольку все равно не понимает куда они хотят чтоб он сходил – (целая книга про Рейни, Мистера Каритаса, как выражается Дэвид Д’Анджели, которого нам суждено встретить сегодня на дикой вечеринке в богатом доме после поэтических чтений) —

Вот он дом, мы входим, дверь открывает дама, такое славное лицо, мне нравятся такие глаза серьезной женщины которые все тают и становятся спальными глазами даже в среднем возрасте, они обозначают душу возлюбленной – Вот я такой вхожу, Саймон развратил меня или обратил в другую веру, он может – У Коди Проповедника почва из-под ног уходит – Такая милая женщина в элегантных очках, я думаю на тоненькой ленточке закрепленной где-то в головном убранстве, я думаю о серьгах, не могу вспомнить – Очень элегантная леди в роскошном старом особняке в лощеном районе Сан-Франциско, на холмах как толстой резиной покрытых листвой, среди дико разросшихся изгородей с красными цветами и гранитных стен уводящих наверх к паркам заброшенных усадеб Пиратского Берега, превращенных наконец в руины старопиджачных клубов, где шишки ведущих фирм с Монтгомери-стрит греют свои зады перед потрескивающими огнями в больших каминах и напитки им подвозят на колесиках, по коврам – Задувает туманом. Миссис Розе должно быть зябко иногда в молчании своего дома – О, и что же должна она делать по ночам, в своей «яркой ночушке», как сказал бы У. К. Филдз, и садится она в постели вслушиваясь в странный шум снизу потом опадает снова чтобы распланировать свою судьбу свой выношенный план разгрома каждого нового дня – «Распевая разгружая сеновал», вот все что мне слышно – Такая милая и такая опечаленная что приходится вставать поутру к своей канарейке в ярко-желтой кухне и знать что та умрет. – Напоминает мою тетю Клементину хотя совсем на нее не похожа – «Кого же она мне напоминает?» задаюсь я вопросом – она мне напоминает былую возлюбленную которая была у меня где-то еще – Мы уже проводили вместе приятные вечера, искусно сопровождая их (ее и ее подругу поэтессу Бернис Уэйлен) вниз по лестнице «Места», одной особенно безумной ночью в нем когда какой-то придурок валялся на спине на пианино, сверху, громко и ясно выдувал на трубе дурацкие новоорлеанские риффы – которые я должен был признать были весьма недурны, как парчовые загоны которые случайно подслушаешь на улице – затем мы (Саймон и Ирвин и я) взяли дамочек в дикую джазовую контору с красно-белыми скатертями и с пивом, клево, дикие котятки что свинговали там в ту ночь (и двинулись пейотлем со мною) и один новый кошак из Лас-Вегаса прикинутый вольно и четко, в башмаках типа крутых изукрашенных сандалий что канают только в Лас-Вегасе, в игорных домах, и садится за барабаны и лабает уматнейший бит отбивая своими палочками дроби на тарелках и бас бу́хает и всё в тему и так изумляет настоящего барабанщика что тот отваливается далеко назад чуть не падая совсем и отбивает этот ритм собственной башкой о сердце басового скрипача – Роза Мудрая Лазурь врубалась во все эти штуки со мною, и были элегантные разговоры в такси (цок цок Джеймс с Вашингтон-сквер), и я совершил одну конечную вещь которую вероятно Роза, а ей 56, так никогда и не забыла: – на коктейле, у нее в доме, провожая ее лучшую подругу в ночь к ее автобусу в 21/2 кварталах отсюда (дом Рафаэлевой Сони совсем рядом), пожилая дама наконец ловит такси – «Ах Джек», снова на вечеринке, «как мило с вашей стороны что вы были столь добры к Миссис Джеймс. Она решительно изумительнейшая личность с которой вы могли бы познакомиться!»