Великая сталинская империя - Юрий Фролов

И не случайно Сталин, одобряя концепцию Рузвельта о контроле Большой четверки над миром, тем не менее, не исключал возможности резкой перемены курса западных триумфаторов в войне. Разрыв между бывшими союзниками и СССР произошел, как считают исследователи, после речи Черчилля в Фултоновском университете 5 марта 1946 года. Но и до этого, после своеобразного предательства Англии и США на конференции в Потсдаме, отношения начали постепенно ухудшаться, несмотря на усилия политиков-миротворцев с обеих сторон претворить идею Рузвельта в жизнь. А в Потсдаме союзники без ведома советской делегации, без корректур и дополнений Сталина предали огласке важный международный документ, касающийся победы над Германией.

Если конкретно, то Сталин и его сотрудники были ранее ознакомлены с черновиком этого документа, и Сталин был в общем-то согласен со всеми его положениями, но имел некоторые свои замечания в отношении уточнения формулировок. Некоторые его замечания союзники учли, но перед оглашением документа не предупредили Сталина и его делегацию. Другие советские и американские исследователи считают, что Сталин все же был предупрежден, но не получил вовремя окончательного варианта документа. В советской историографии принято считать некорректный поступок союзников своего рода изменой. С точки зрения международной политики и дипломатии такое пренебрежительное отношение к главе основной державы-победительницы было недопустимым.

Архивные сведения из США и Британии показывают, что уже тогда некоторые ведущие политики Запада искали повод для прекращения сближения с СССР, для срыва рузвельтовских замыслов: этих реакционеров больше устраивало идеологическое жесткое противостояние Запада и Востока. И такой момент они уловили на Потсдамской конференции. Однако Сталин, поразмыслив, решил все же сохранять прежние отношения с союзниками, надеясь, что досадный потсдамский «казус» больше не повторится и что провокации ограничатся только этим фактом.

А между тем события развивались следующим образом. На рубеже 1946–1947 годов в воззрениях общества европейских стран проявились новые разнонаправленные тенденции. В советской оккупационной зоне они выразились в отчетливом усилении позиции левых сил. Это показали парламентские выборы. Однако раскрытые после 1991 года материалы российских архивов показывают, что по крайней мере в трех странах — Польше, Венгрии и Румынии — итоги выборов были сфальсифицированы. Но даже если бы фальсификации и не было, влияние коммунистов в этих странах было достаточно сильным, чтобы их представители попали в госструктуры. Правда, их бы было меньше, но без них политика страны все равно не делалась бы. Коммунисты завоевывали симпатии населения прежде всего тем, что рисовали заманчивые планы более быстрого преодоления разрухи в районах, сильно пострадавших от боевых действий, они обещали наладить нормальную цивилизованную жизнь при переходе на социалистические начала экономики.

Демократы же процесс восстановления видели несколько более длительным и ориентировались на получение экономической помощи от прогрессивных союзников — американцев и англичан. В связи с этим, несмотря на внутренние трудности в Союзе, Москва стала оказывать техническую помощь странам Восточной Европы, чтобы подкрепить заверения тамошних коммунистов и укрепить их власть. И такая политика «подкармливания, подпитки сырьем, финансами и энергоносителями» братских стран СЭВ, продолжавшаяся десятилетиями, тоже имела разрушительные последствия для коммунистической идеологии. Внутри Союза осведомленные об этом интеллигенты и трудящиеся роптали: «Сами живем на 150–200 рублей, а задаром качаем нефть и газ полякам и чехам, когда можно энергоноситель продавать за доллары и за этот счет повышать нам зарплаты и пенсии, строить хорошее жилье, а не хрущевские «птичники».

Это недовольство было вполне справедливым, поскольку соцстраны уже в начале 60-х годов были в состоянии покупать у нас сырье и материалы по более высоким ценам. Однако в Кремле считали, что надо «задобрить» наших социалистических братьев, чтоб они меньше поглядывали на Запад и больше зависели от СССР. «Братья» же все равно поглядывали на более зажиточный и свободный в торговле и производстве капитализм. Такова реальная психология любого нормального человека, желающего жить без коммунистических установок, понуканий, указов и планов.

А в послевоенной Европе, одновременно с ориентацией оккупированных Советами стран на левые силы по другую сторону Эльбы, наблюдалась иная психологическая и социально-политическая тенденция. Там были налицо перспективы реальной (и при том значительной!) экономической помощи для преодоления последствий войны со стороны крупнейшей державы мира — США. Значительно более быстрое улучшение социально-экономического положения снижало общественную напряженность и ослабляло влияние левых сил. На этой основе постепенно и укрепились союзнические отношения с США.

Когда же Европа была втянута в холодную войну, то Британия и США нарушили договоренность с СССР по Германии и стали включать ее в различные европейские договоренности, пакты и соглашения. По ту сторону берлинской границы интенсивно формировался образ нового врага западной цивилизации, и этим врагом был СССР, который совсем недавно спас Европу от фашистского рабства. У славянских же народов, несмотря на присутствие советских войск на их территории и скрытое недовольство по этому поводу, все же на первом плане в образе врага фигурировала Германия, которая при помощи США и Англии с начала 50-х годов начала возрождать свою армию, в которой культивировались агрессивные, шовинистические настроения по отношению к соседним народам. Славянские государства с настороженностью следили за формировавшимся в Западной Европе вооруженным блоком. По этому поводу общее мнение политиков выразил польский правый социалист Я. Станьчик, сказавший: «Война — это ликвидация нашей независимости, а может быть, и физического существования. Ведь к танцу будет приглашена Германия». (РГАСПИ, ф. 17, оп. 128, д. 768, л. 136).

Когда стало окончательно ясно, что союзники не собираются в полной мере выполнять все соглашения по Германии, в Кремле перешли к разработке нового стратегического политического курса. О социально-политическом единстве в Европе уже не было речи: на первый план в политике вышла конфронтация между СССР и США с Британией, между тоталитарным социализмом и западной демократией, которая для своей «защиты» вынуждена была использовать провокационные методы.

Изменилось и внутриполитическое положение в молодых соцстранах: с 1947 года все отчетливее проявлялось в государственном руководстве главенство именно коммунистов. 21 мая 1947 года М. Ракоши после встречи с В. М. Молотовым сообщил сотруднику Отдела внешней политики ЦК ВКП(б) Л. С. Баранову: «Нам дали совет перейти на линию более сильной классовой борьбы». (РГАСПИ, ф. 17, оп. 128, д. 315, л. 54). В тот же период за «либерализм» к политикам из Национального фронта и склонность к заключению с ними компромиссов Кремль начал остро критиковать К. Готвальда, Р. Сланского, В. Гомулку, которые были сторонниками «польского национального пути».

Аналогичная критика звучала и в адрес финских коммунистов В. Песси и X. Куусинена. 30 июня 1947 года главный идеолог Кремля А. А. Жданов резко и однозначно заявил им в личной беседе по поводу того, что они готовы были согласиться с умеренной коалиционной политикой правительства М. Пеккалы: «На основе мирного сотрудничества в блоке коммунисты ничего не приобретут, наоборот, скорее могут потерять то, что уже приобрели. Нельзя в блоке обойтись без кровопускания по отношению к своим партнерам, если они нарушают основу сотрудничества». Жданов советовал финским коммунистам не церемониться с другими партиями правительственного блока, в том числе с социал-демократами. «Мы ждем от Финской компартии наступательных боев», — говорил Жданов и тем самым способствовал обострению конфронтации не только в финской политической среде, но и между левыми и демократическими силами в Западной Европе. (РГАСПИ, ф. 77, оп. 3, д. 174, л. 3).