Сила неведомая - Мария Корелли

«Какой пугающий контраст она явила бы рядом с этими модными куклами! – думал он. – Какой фурор произвела бы здесь! Здесь нет равной ей женщины! Будь я хоть немного моложе, я бы попытал счастья! Так или иначе, я всё-таки младше сегодняшнего жениха! Но она, Манелла, никогда и не взглянула бы на другого мужчину, кроме Ситона, которому плевать и на неё и на любую другую женщину!» Здесь мысли его приняли иное направление.

«Да, – повторил он внутри себя, – плевать ему на всех женщин, кроме разве что, Морганы! И даже если бы это была Моргана, то он жил бы ради себя – и только ради себя одного! В то время как она – ах! – она и впрямь умная женщина! И ничто в этом мире не привлекает её, насколько я вижу!»

Тут орган наполнил глубокими нотами мягкой торжественной прелюдии всю переполненную церковь – «священная» часть церемонии была позади, и невеста и жених направились к ризнице, чтобы там поставить подписи в кругу избранных друзей. Сэм Гвент был одним из них и, хотя он уже прежде нередко играл эту роль, теперь был более обычного заинтригован елейным и наглым лицемерием всего процесса: притворно улыбался официальный церковник; поражённое восторгом общество подхалимов роилось, словно осы, вокруг жениха и невесты, как будто они были особенно сладким блюдом для жалящих насекомых; и в своём уме он, казалось, слышал тёплый, страстный голос Манеллы во время её откровенного признания в любви к Ситону.

«Любить его прекрасно! – сказала она тогда. – Я счастлива, что люблю. Я хочу только служить ему!»

«Проще всего считать, что Ситон не совсем вменяемый, – раздумывал Гвент. – Он был одержим чудовищной кровавой бойней Мировой Войны и разочарован крайней неэффективностью Правительства после перемирия, и его ужасное изобретение стало результатом всего этого».

Заключительные аккорды Свадебного марша «Лоэнгрин» до времени положили конец его размышлениям, люди рванулись и начали толкаться у выхода из церкви или оглядывались и вставали на цыпочки в попытке разглядеть бриллианты невесты, когда она спускалась очень медленно и грациозно вниз с солеи, держа под руку своего престарелого мужа. Она, конечно же, прекрасно выглядела и была полностью довольна собой и всем миром. Репортёры из кожи вон лезли, чтобы сделать удачные снимки. Гвент принял мудрое решение остаться около дверей церкви, пока толпа не разойдётся, и так, благополучно устроившись, он наблюдал за безумием массы глупых зевак, которые забросили их дневные заботы только для того, чтобы поглазеть на женившихся, с которыми они скорее всего вообще не знакомы.

«Люди говорят о безработице! – размышлял он. – Вполне достаточно человеческого материала на одной этой улице, чтобы обогатить себя и всё общество, и всё-таки они бездельничают по собственному желанию. Если бы им было чем заняться, они бы не торчали здесь!»

Он мрачно рассмеялся, осознание крайней скуки и отупения человечества в массе запоздало накрыло его, и он обнаружил все объяснения так называемой неэффективности Правительств, видя тот сорт людей, который призван управлять. Он осознал, как и все, кто читал историю, что мы не хуже и не лучше, чем народы прошлого; мы точно такие же лицемеры, мошенники и жестокие лжецы, как и люди во времена официально дозволенных пыток, и столь же радикально эгоистичные. Язычники исповедовали религию, в которую сами толком не верили, как и мы. На протяжении всех веков над Богом насмехались; на протяжении всех веков возмездие Господне настигало насмешников.

«И, в конце концов, – думал Гвент, – войны так же необходимы, как и чума, чтобы вычищать избытки цивилизации, только, к сожалению, Природа действует своими неосторожными методами, когда чаще всего случается так, что уходят лучшие из нас, а худшие остаются. Я пытался донести это до Ситона, чья система уничтожения охватит и доброе, и злое, но эти учёные монстры разума не имеют ни совести, ни чувств. Чтобы доказать свои теории они готовы истребить целый континент».

Тут внезапный безобразный порыв толпы, опасный для жизни и для здоровья, оттолкнул его назад, к церковному порталу, с силой океанской волны; это не было связано с новобрачными, так как они уже уехали прочь на своём автомобиле, ни со свадебными гостями, которые последовали за ними в огромный отель, где уже шёл свадебный бал; причиной тому стал дикий бросок примерно полудюжины неопрятных мужчин и мальчишек, которые прорывались через движущийся поток зевак, размахивая газетами над головами и громко выкрикивая пронзительными, ясными голосами:

– Землетрясение в Калифорнии! Ужасное число жертв! Тысячи погибших! Чудовищные события! Землетрясение в Калифорнии!

Люди ещё раз качнулись, затем замерли, собравшись группами; некоторые хватали мальчишек-газетчиков, когда те пробегали мимо, и покупали газеты как можно скорее.

Сэм Гвент оторвался от дверей церкви, проталкиваясь локтями через всеобщее смятение; крики продавцов газет остро зазвенели в его ушах, и на секунду он едва мог понять их значение; «Калифорния» было тем единственным словом, которое завладело всем его вниманием, будто ударив молотком по голове; затем «тысячи погибших». Отыскав наконец проход через отчаянную толпу, он почти бегом догнал одного мальчишку и вырвал последнюю газету из его рук.

– Что случилось? – спросил он, отдавая деньги.

– Да не знаю! – отвечал мальчишка, едва дыша. – Кажись, вся Калифорния полегла!

Гвент развернул газету и уставился на огромные заголовки, напечатанные толстыми чёрными буквами, которые ещё сильно пахли типографскими чернилами.

«Ужасающее Землетрясение в Калифорнии!», «Горный Обвал!», «Города Сметены!», «Отель „Плаза“ разрушен!», «Ужасающие Потери!».

Зрение его помутилось, и глаза разбегались – разум поплыл; он смотрел вверх, не замечая голубых небес, высоких небоскрёбов, мятущихся потоков людей и транспорта вокруг; и в его взволнованное сознание вошло прекрасное лицо Манеллы, как призрак между ним и всем остальным перед ним, – это лицо, приветливое и озарённое женской нежностью, чудесные тёмные глаза, воспламенённые любовью к человеку, чьё безразличие к нему лишь усиливало её обожание; и он, казалось, услышал глубокий яростный голос Роджера Ситона, прозвеневший в его ушах:

«Истребление! Холокост микробов! Я смету их с лица земли за двадцать четыре часа!» Он действительно мог и сделал это!

«И, клянусь Небом, – сказал про себя Гвент, – он это сделал!»

Низвержен десницей Господней! Так говорят люди, когда, после долгого пренебрежения Богом в течение их жизни, кажущаяся прочная земля вздымается под ногами, как корабль на штормовой волне, утаскивая вниз в глубину их жизни и дома. Землетрясение! Его неудержимое восстание и сила делают человеческих существ беззащитнее насекомых; их дома и собственность оказываются не прочнее паутины, которая надёжнее перекидывает свои хрупкие нити между поломанными колоннами, чем любой созданный руками человека каменный мост; и ужас, смешение, безнадёжность, беспомощность охватывают каждое существо, оказавшееся лицом к лицу с крайней жестокостью природных сил, которые с самого основания играли злую шутку с борющимся человечеством. Низвержен десницей Господней! И беспощадным ударом! Все солнечные долины и волнообразные холмы прекрасных просторных земель Южной Калифорнии, в центре которых стоял санаторный отель «Плаза», теперь были неузнаваемы: земля разлетелась на куски и вздыбилась огромными кучами, гигантские камни и валуны вперемешку нагромоздились друг на друга, словно ужасные хаотические горы, и на мили вокруг города́, деревни и дома лежали в руинах. Это была сцена абсолютного кошмара; ни на одном языке не выразить и не описать его – не найдётся подходящего слова, способного рассеять черноту отчаяния и смерти. Группы людей приступили к спасательным работам, как только их вызвали, и занялись поисками мертвецов и спасением умирающих, чьи стоны и предсмертные крики звучали упрёком той Силе, которая привела их к такому концу; и, может быть, столь же ужасно звучал дикий рёв вырвавшегося на свободу потока, который яростно устремился вниз, с расколотых холмов в нижние земли, через великий каньон позади бывшей «Плазы»; каньон, который чудовищным образом расширился из-за разъехавшихся и разорвавшихся пород, таким образом дав простор для хода диких потоков воды, которые прежде были заключены в узком ущелье. Непрестанный поток жидкой грязи заполнил каждый дюйм пространства звуками ужасного, даже угрожающего шума, суля дальнейшее опустошение и смерть. Люди, занятые смертоносным делом вытаскивания расплющенных трупов из-под камней, которые на них навалились, были почти подавлены и с трудом работали из-за жуткого шума, которого одного было достаточно, чтобы сокрушить нервы даже самого стойкого человека; и некоторые из них, напуганные чудовищным множеством тел, которых они находили, вообще сдались и бессознательно впали в полнейшую усталость и изнеможение, несмотря на героические усилия их начальника, – человека, привычного к великим катастрофам. Поздний вечер застал его всё ещё занятым организацией и координацией людей с помощью двух-трёх католических священников, которые рыскали вокруг, стараясь успокоить и утешить тех, кто находился уже «на грани». Все энергичные помощники готовились работать всю ночь, погружаясь в обширную, внезапно возникшую могилу, в которой оказались похороненными и мертвецы, и живые; и уже близился час заката, когда один из священников, отважившись поднять глаза от земляного хаоса вокруг него к ясному небу, заметил то, что вначале он принял за огромного орла с распростёртыми крыльями, медленно парившего над сценой опустошения. Он двигался с исключительной лёгкостью, то и дело, казалось, останавливаясь, будто в поисках места приземления; и после минутного созерцания священник привлёк к нему внимание некоторых людей вокруг. Они устало взглянули вверх, оставив свой отвратительный труд раскапывания мертвецов.