Юность Екатерины Великой. "В золотой клетке" - Маргарита Свидерская

– Ох, Катерина, а что ж делать-то? Не выйдешь же на площадь и не будешь собирать народ…

– Что его собирать? С месяц народ горланит, как напиваются по выходным, ругань и мордобой учиняют… Его ругают… немцев… Особенно гвардейцы стараются: чуть выходные, так все кабаки забиты и ругань стоит выше трубы.

– Будем молиться, Екатерина, Бог подскажет путь, ступай!

…На праздничный обед тридцатого числа Екатерина идти не хотела, но присутствие было обязательным по протоколу. Внутри ее нарастал бунт. Она уже не могла терпеть супруга, который настолько необдуманно принимал решения. Настойчиво вились слухи о разводе. Их приносили слуги, шептала Шаргородская, об этом говорил и духовник Екатерины. Страх потерять все довлел над Екатериной, и она больше не прятала обеспокоенности, только священники призывали к смирению и одновременно просили о помощи, а совместить это она не могла. Чтобы защитить церковь, нужно было ссориться с государем, Екатерина не отступала, решив пожертвовать семейными отношениями, но настоять на своем. Она продолжала ходить к Петру Федоровичу каждый день, надоев ему и разозлив, и в итоге добилась согласия отменить указ о бритье бород и смены сутаны на мирское платье. Поблагодарив, Екатерина облегченно вздохнула – это была большая победа. Теперь, если супруг обратится за разводом, служители церкви поступят, как будет нужно ей. Она получила в союзники могущественную силу, недооцененную государем.

Находясь в приподнятом настроении, Екатерина увлеклась беседой с родным дядюшкой Георгом – принцем Гольштейн-Готторпским – братом матери, темой были успехи другого дядюшки – Петра Августа Фридриха Гольштейн-Бекского, которого еще в январе Петр Федорович назначил генерал-губернатором Санкт-Петербурга. Принцу Петру Августу удалось немало. Он установил пошлины с извозчиков, деньги поступили в казну столицы, а на них в каждом дворе у горожан вырыли колодцы.

– И как Его Величество пережил сей момент? Нет, как он позволил дядюшке, ведь теперь государю ни за что не добежать при пожаре и не поучаствовать. Какое огорчение, – шутила Екатерина, а дядюшка Георг поддерживал ее, посмеиваясь в кулак.

– Почему же не добежать? Теперь улицы расчищены от коров и хрюшек, – принц Георг, веселясь, сморщил нос и тихо хрюкнул, прикрыв пол-лица роскошным платком, – наш губернатор позаботился, сначала он издал указ, запретив горожанам выпускать на улицу скот. Потом, когда никто его не послушался, приказал всех свинок выловить и доставить к императорскому двору. Вот уж не знаю, кто громче кричал – хрюшки или хозяева.

Екатерина заливалась смехом, а дядюшка Георг продолжал шутить, с удовольствием попивая из бокала французское вино. Екатерине очень хотелось расположить к себе дядюшку, из доносов ей стало известно, что он не поддерживает Петра Федоровича в желании воевать с Данией. В этом вопросе ей был нужен союзник, который пользовался доверием государя. Принц идеально подходил для этой цели – обласканный, одаренный, имеющий свое мнение и не боящийся гнева благодетеля. Екатерина наконец-то решилась воспользоваться паузой – принц пригубил вино, она наклонилась в его сторону, решив прошептать на ухо заветное слово «Дания», как Петр Федорович поднялся (он сидел во главе стола) и попросил внимания. Оправив на себе прусский мундир с единственным украшением – большим орденом Черного орла, государь напомнил четыремстам гостям, что собрались сегодня по случаю ратификации мирного договора с Пруссией. Екатерина заметила, как мгновенно изменились лица присутствующих офицеров: вытянулись, углы губ опущены или оскорбленно поджаты, брови насуплены, пальцы крутят ножки от фужеров, у некоторых счастливцев они пусты. Остальные им явно завидуют – государь, видимо, провозгласит тост за бывшего противника Фридриха, и им удастся увильнуть от позора. Ораторствовал государь недолго, в основном о своем счастье жить в мире с Пруссией, завершил же речь неожиданным тостом – выпить за императорскую семью.

Гости шумно отодвинули стулья и поднялись, не скрывая радости – за это выпить готовы все; официанты суетливо забегали подлить в пустые бокалы. Екатерина на противоположном конце стола осталась сидеть, как и положено по этикету. Она поставила бокал на стол и увидела, что Петр Федорович подозвал к себе адъютанта Гудовича и как-то странно смотрит на нее.

Еще более удивительным для Екатерины было увидеть бегущего к ней Гудовича.

– Его Величество спрашивает вас, почему вы не встали, как все гости? – тихо произносит бледный и испуганный Гудович, он от испуга вдруг слегка заикается.

Вопрос настолько странен и непонятен, что Екатерина смотрит в сторону мужа, а потом переводит взгляд на адъютанта:

– Передайте Его Величеству, что я не должна вставать. Так как принадлежу императорской семье почти семнадцать лет.

Гудович удаляется. За столом, кто с нею сидит рядом, застывают с каменными лицами. Екатерина ощущает их напряжение и… молчаливую поддержку.

На другом конце стола Петр гордо стоит, он, выслушав Гудовича, раздраженно ему отвечает, причем говорит что-то нехорошее, гадкое, оно вызывает легкий шум и шевеление замерших гостей, что продолжают стоять.

Теперь Гудович то бежит к Екатерине, то останавливается, наконец, он подходит к ней и застывает, не смея передать слова государя.

Екатерина улыбается, пытаясь догадаться, что же такое сказал супруг. Гудович молчит, медленно багровеет, пытается поправить ворот мундира. И тут раздается голос Петра Федоровича, потерявшего терпение:

– Дура! Мадам, вы сумасшедшая!

Слова и смысл их звучат как пощечина.

Екатерина вспыхивает. Кружево на белой скатерти изодрано в клочья.

– К императорской фамилии принадлежу только я и мои дядья – принцы Гольштейнские!

Слезы сами закапали, быстро-быстро, мелкие горошинки упали на подол и исчезли в богатой вышивке платья.

– Прошу вас, господа, расскажите что-нибудь веселое, – просит Екатерина и смотрит сквозь слезы на графа Строганова и Разумовского. Мужчины пытаются вспомнить и уже наперебой говорят, перебивают друг друга, только бы развеять напряженное чувство неловкости и стыда.

Наконец Екатерина смогла взять себя в руки и высушить слезы. Впервые чужие взгляды ей не в тягость, они излучают участие, обеспокоенность – ее незаслуженно оскорбили и унизили. Она поняла: сейчас, в присутствии дипломатов и принцев, знатных дворян, Петр Федорович отрекся от нее.

Она теперь никто.

Едва выдержав окончание обеда, Екатерина медленно направилась к себе. Поплакать. Подумать. Принять решение и действовать.

Странный четкий шаг за своей спиной она услышала сразу, обернулась и обомлела – шел отряд гвардейцев. Старший взял на караул, замялся сначала, но потом, вместо четкого изложения, прошептал:

– Матушка-государыня, простите нас… Государь велел вас арестовать… Мы постоим у ваших дверей…

«О Господи, помилуй! Арест!!!» – Екатерина ничего не ответила, вошла к себе и плотно прикрыла двери.

– Катя! – громко позвала она Шаргородскую, та от неожиданности испуганно вскочила с кресла. – Меня арестовали! Срочно, попробуй выйти и сообщи об этом… Сейчас на карауле стоят нормальные гвардейцы. Поспешай, пока не сменили их голштинцами!