На мохнатой спине - Вячеслав Рыбаков

Но время шло.

– Похоже, придётся немцам подмигнуть, – сказал я.

– Похоже, – вздохнув, согласился Слава.

– И по возможности так, чтобы в Лондоне как можно быстрее об этом пронюхали.

– В ответ на их косвенное давление попробовать косвенно надавить на них? Провокация на провокацию?

– А что делать? Пусть им тоже покажется, что время дорого.

Он молча спрятал последнюю папку в сейф, тщательно закрыл и запер тяжёлую дверцу. Вернулся к столу.

– Вопрос, как именно подмигнуть? – спросил он в пространство. – Очень аккуратно надо, правдоподобно… Перестараешься – поймут, что блеф.

– Хочешь, я попробую прикинуть?

– А возьмёшься?

– А доверишь?

– Да.

– Хорошо. Я подумаю завтра на свежую голову, покручу. Доложу вечером.

– Смотри… – Он тяжело вздохнул. – За язык никто не тянул, но… Инициатива, как всегда, наказуема.

– Мне ли не знать.

Мы помолчали. Не было радости от принятого решения. Наоборот. Пора было разъезжаться, но нестерпимо зудело в груди: чего-то мы недоделали, надо что-то ещё… Мало, мало. Не спасительно. Из-за горизонта неудержимо выпирало чёрное. Слава сморщил нос и сказал:

– Аж с души воротит.

Домой я попал лишь в десятом часу. Тесть был у себя и, наверное, уже спал; я не стал к нему заглядывать. Маша сидела перед телевизором, смотрела какой-то бесконечный сериал. Когда я вошёл, она даже не встала. Лишь проговорила, не оборачиваясь:

– Отличный выходной.

– Да уж, – отдуваясь, сказал я.

– Ужинать будешь?

– И ужинать, и обедать.

Только тогда она встала. Проходя мимо меня, вдруг провела ладонью по моей щеке и чуть улыбнулась. Она так давно не делала ничего подобного, что я вздрогнул.

– Даже не спросишь, как мы тут посидели с нашей молодой?

У меня что-то провернулось в голове, как в заржавленной мясорубке.

– Ты знаешь, – смущённо сказал я, – я про это вообще забыл.

– Ну, ты даёшь! – Она покачала головой и пошла на кухню. Уже оттуда раздался её голос: – Хорошо посидели. Всплакнули. Она мне своё письмо прочитала, я ей – наше… Ну, он свинья, ей вообще буквально несколько строк послал. Мол, не волнуйся, я полетаю немножко и тут же назад. Про любовь с ней поговорили. Я ей малость глаза открыла на это дело.

– Представляю, – сказал я и запрыгал на одной ноге, стаскивая брюки.

– Славная девочка, – сказала Маша, когда я, уже в домашнем, добрался наконец до кухни; навстречу мне наперегонки летели съестные ароматы, один вкусней другого. На плите многообещающе потрескивала накрытая крышкой сковорода. – Красивая, добрая… – При этих словах она вскинула на меня внимательный взгляд и тут же опустила. – Очень расстраивалась, что тебя не застала.

– Глупости какие, – сказал я.

– Нет, правда.

– Вот, Маша, как тебе показалось: она Серёжку действительно любит?

– Почему ты спрашиваешь? – Она снова посмотрела на меня рентгеновскими глазами. – Есть сомнения?

– Нет… – промямлил я. – Просто… Чтобы терпеть таких занятых людей…

– О, вот об этом я ей как раз много порассказала. – Маша отвернулась и, приподняв крышку, стала перемешивать ложкой дымящее месиво овощей в сковороде. – Поделилась секретными способами не спятить и не остервенеть.

– А она?

– Надеюсь, усвоила. Готово. Бери тарелку, ешь. Выпить хочешь?

– Нет. Жрать хочу.

Я взял ложку и стал есть, приговаривая про себя: вот мой дом. Вот мой дом. Вот мой дом…

Телефон зазвонил в начале первого ночи.

Чертыхаясь, я выпростался из-под одеяла. Хорошо ещё, что я так и не успел заснуть – нескончаемое дневное бульканье скользких, обманных слов пузырило голову и в постели. Душа чесалась, будто её накусали комары.

Да что ж им там в Кремле не спится-то, ярился я, вслепую вписываясь в дверной проём. На ощупь прикрыл поплотней дверь и только тогда зажёг в прихожей свет. Страшно было вспышкой разбудить Машу. У неё был нелёгкий денёк.

– Алё?

Молчание.

– Алё, я слушаю.

– Это я, – просунулся из потрескивающей тишины несмелый голос Нади.

Опять в груди разорвалась граната. Да сколько же можно?

– Добрый вечер, Наденька.

– Я вас не разбудила?

– Нет.

Некоторое время она молчала, и у меня успело успокоиться дыхание.

– Вы от меня убежали?

– Надя, я не нарочно. Как назло, вызвали на работу. Срочно.

– Я очень огорчилась. И даже немножко обиделась. Я на вас обиделась, представляете? Как будто мы уже близкие люди. Я больше всего мечтала именно с вами повидаться.

Нет. Не успокоилось оно. Даже и не думало.

– Почему?

– Хотела посоветоваться. Понимаете… Я Марии Григорьевне не сказала, но… Серёжка мне предложение сделал. Уже официально.

– И ты?

– Я согласилась. И мои родители хотят уже всех вас видеть, и мы договорились, что устроим общий вечер, теперь у нас. А он взял и, ни слова не говоря, уехал. И вот я хотела вас спросить. Именно вас, вы мужчина, и он ваш сын. Как вы думаете… У него… ко мне… серьёзно?

– Да, – сказал я. – Могу ручаться. Он много не говорит об этом, не девчонка же. Но по человеку видно, когда он счастлив, а когда тяготится. Он даже когда просто называет твоё имя, то светиться начинает.

– Хорошо… – ответила она, но в её голосе не было радости. Только констатация: хорошо. – Тогда я… – Она запнулась. Потом вдруг вздохнула и спросила: – А вы не хотите спросить, серьёзно ли это у меня?

Я помолчал.

– Не имею права.

– Имеете.

– Надя, нет.

– Вы же его отец. Вас же должно волновать, будет у него надёжная верная заботливая жена или вертихвостка.

– Меня это волнует. Но я знаю, как мало значат слова. А уж когда их приходится говорить из-под палки, только потому, что задан вопрос и надо отвечать… Жизнь рассудит. Ты мне кажешься очень хорошим человеком. Для начала этого достаточно.

– Правда? Хорошим? Я вам нравлюсь? Правда?

Я досчитал до десяти.

– Ты мне кажешься очень хорошим человеком.

– И вы не против, чтобы я стала его женой?

Жила рядом с вами? Уходила с ним спать каждый вечер? Рожала вам внуков?

Меня будто принялись медленно душить. Как в авантюрных романах. Замкнули на шее ледяной железный обруч гарроты и – один оборот, другой… Неторопливо. Со вкусом. Чтобы прочувствовал. Пока не хрустнут позвонки.