В тени побед. Немецкий хирург на Восточном фронте. 1941-1943 - Ханс Киллиан

Расстояние от Алексина до Тулебли проезжаем без происшествий. Я ненадолго заглядываю в полевой госпиталь истребительной группы. Он еще не обустроен. Затем едем дальше в Сольцы в полевые госпитали, где собираемся переночевать.

Утром делаем две бронхоскопии.*[33] Между пищеводом и трахеей образовались фистулы, то есть неправильное соединение пищевода и трахеи после ранения в грудь. Подобное состояние всегда очень опасно. Частицы пищи могут попасть не по тому каналу в легкие и вызвать гнойное воспаление. В военно-полевых условиях у нас нет возможности оперировать подобные случаи. Людей необходимо срочно переправить на родину. Это пациенты для Зауэрбруха, может быть, их удастся доставить в Шарите – его клинику в Берлине.

Осмотры, операции, затем отъезд в Порхов.

– Надеюсь, удастся передохнуть несколько дней, – говорю я Густелю. – Как же я устал! Тебе тоже не помешают покой и отдых после вечной тряски. И машина пусть отдохнет.

Спать, только спать.

Просыпаемся довольно поздно, все тело ноет. Во время завтрака со мной за столом сидит один Шмидт, он хочет показать мне удивительные почечные препараты. В полевом госпитале Порхова два человека умерли после того, как у них отказали почки. Несколько дней больные не приходили в себя. Шмидт сделал вскрытие и обнаружил нечто странное. Он рассказал, что у старшего солдата была газовая гангрена и во время транспортировки ему перелили почти три литра крови.

– Уже третий подобный случай за последнее время. Что-то тут не так, – задумчиво рассуждает он, затягиваясь своей толстой утренней сигарой.

Мы пробираемся по глубокому снегу. Полевая лаборатория расположена совсем недалеко. Она хорошо отапливается. Шмидт садится за микроскоп и показывает мне препарат.

Через увеличительное стекло видны почечные протоки. По окрашенным разрезам я вижу, что большинство мочевых каналов плотно заполнены однообразной массой.

– Черт побери! – бормочу я. – Это что такое? Неужели гемоглобин? Это гемоглобиновые фракции?*[34]

– Совершенно верно! Конечно, такая почка больше не может работать. Человек умер от уремии, возникшей после переливания крови.

– Неутешительная картина, ведь переливание крови зачастую – последняя надежда на спасение. Да вы и сами знаете. Что же делать?

Эти наблюдения подтвердили наши давние опасения. Обсудив проблему, мы приходим к выводу, что переливание крови можно проводить только строго дозированно, опираясь на точные показания приборов. Даже несмотря на поэтапное вливание и четкое определение группы крови, организму не всегда безразлично такое огромное количество переливаемой крови.

Беседы с нашим патологоанатомом чрезвычайно важны для меня, я могу отдохнуть и расслабиться. Магическая тишина лаборатории завораживает. Какой спокойный мир по сравнению с теми ужасами, которые творятся за его пределами!

Завтра Шмидт впервые собирается предоставить мне возможность изучить анатомию средостения, чтобы разработать новый метод проведения операций в этой области. У меня до сих пор стоит перед глазами тот случай с подключичной артерией в Молвостицах, я не могу его забыть.

В госпиталях поговаривают о том, что мы с успехом накладываем швы на сосуды и оперируем аневризму. Коллеги переправляют к нам в Порхов пациентов на операцию: то одного, то другого. Только что снова сообщили о двух аневризмах бедренных артерий. Обоим случаям всего десять дней, и раненые находятся в хорошем состоянии. В более легком случае я впервые собираюсь рискнуть и сделать контрастную рентгенографию ранней аневризмы с помощью пункции непосредственно в месте пульсации. Это выходит с первого раза. Мы получаем просто выдающиеся снимки. Теперь перед хирургическим вмешательством мы можем определить, к какому сосуду относится аневризма, и получить ясное представление о размере, форме и точном расположении аневризмы, даже определить ее содержание, поскольку кровяные сгустки, находящиеся внутри, отчетливо видны на снимках.

Все разделяют нашу радость по поводу этого открытия. В одном из двух случаев операции больше ничто не препятствует. Однако во втором случае требуется принять судьбоносное решение. После того как я удаляю аневризму бедренной артерии и извлекаю довольно большую часть разорванного сосуда, обнаруживается, что артерия слишком сильно повреждена, чтобы можно было просто напрямую соединить две части круговым швом.

Вместо того чтобы перевязывать бедренную артерию, на этот раз я решаюсь на пересадку вены – довольно смелое предприятие в военно-полевых условиях. Извлекаю из ноги слабую внешнюю вену длиною двенадцать сантиметров и вставляю ее точно в отверстие артерии, накладывая плотный шов. Довольно утомительная тонкая работа, требующая огромного терпения. Весь отрезок вены на время работы заполняется средством, препятствующим свертыванию крови.

Я начинаю осторожно снимать зажимы. В свободную пересаженную вену устремляется артериальная кровь. Вена все сильнее раздувается, просто до угрожающих размеров.

– Она сейчас лопнет, лопнет! – кричит один из моих ассистентов. Он чрезвычайно взволнован.

– Переждать! – командую я.

Толщина артерии намного превосходит размеры вены. Выдержит ли она артериальное давление? Животрепещущий вопрос. Все как завороженные следят за пересаженным участком сосуда, который вздымается от каждого пульсирующего толчка. Вена натянулась, теперь она оказалась под полным артериальным давлением. Мы ждем, что будет дальше. Но она выдерживает, выдерживает!

– С ума сойти, – бормочет один из моих помощников.

Теперь можно спокойно зашивать рану.

Уже вечером после двух операций становится ясно, что ноги удалось сохранить. Кровообращение налажено, конечности теплые. Швы на сосудах не расходятся. Пульс на ногах отчетливо прощупывается.

Спокойные, размеренные дни остались в прошлом. По поручению главного врача я должен посетить целый ряд пунктов приема раненых – в Дно, Сольцах, Борках и Шимске.

Вернувшись в Порхов, Форстер рассказывает, что получил приказ лететь в зону окружения под Демянском.

Я тоже хочу лететь туда и по телефону прошу у главного врача разрешения. Он медлит с ответом, уклоняется. Тогда на следующий день я отправляюсь к нему в Дно и еще раз сообщаю о своем настоятельном желании лететь в зону окружения. Нужно учитывать моральное воздействие, объясняю я. Тут на него нисходит озарение, и в конце концов он соглашается.

26 февраля. Густель отвозит меня на аэродром в Южный Псков. Снова собачий холод. Тридцать восемь ниже нуля. Порывы ледяного ветра достигают такой силы, что через какое-то время, чтобы не замерзнуть, мы уходим в начальственные бараки. Комендант определяет меня на самолет, который летит в Демянск. Приходится долго ждать, и мы начинаем нервничать.