В тени побед. Немецкий хирург на Восточном фронте. 1941-1943 - Ханс Киллиан

Венк предоставляет мне мощный автомобиль. В течение трех дней наперекор вьюге я переезжаю от лазарета к лазарету, от одного перевязочного пункта к другому. Короткие встречи приносят недолгую радость.

Мы, хирурги, все время обсуждаем методы лечения обморожений. При отогревании обмороженных участков хотим попробовать применить сосудорасширяющие средства эуфиллин и эупаверин наряду с блокадой нервных окончаний, а в случаях переохлаждения делать горячие инъекции. Внезапно мне в голову приходит потрясающая мысль: разогревание! Ну конечно, но почему обязательно всегда только снаружи, а не изнутри с помощью стимулирования процесса обмена веществ? Ведь каким-то образом это наверняка можно осуществить. Идея внутреннего разогревания крепко засела у меня в голове, но я все еще не высказываю ее.

Каждый раз, смертельно уставшие, мы возвращаемся в Демянск поздно вечером, в полной темноте.

Внезапно меняется погода. Заметно потеплело. Термометр показывает всего двадцать градусов мороза. Из-за снежных бурь в пути возникают значительные затруднения. Иногда мы не знаем, удастся ли нам добраться.

В одной роте служит немного чувствительный, молодой обер-лейтенант доктор Ремер; он прилагает огромные усилия при лечении ранений мозга и добивается хороших результатов. Среди раненых с травмами мозга, которых он оперировал, смертность составляет всего 25 процентов – неплохой показатель. Он оперирует крайне осторожно, рассекает череп и мозг в месте повреждения, тщательно вычищает канал раны в мозге, извлекая все частицы и чужеродные тела, затем сшивает мозговую оболочку, в случае необходимости делая пересадку свободных соединительных тканей. Этот человек способен многого достичь. Можно организовать в зоне окружения специальное отделение под его руководством для лечения черепно-мозговых травм. То же самое нужно сделать в отношении тяжелых травм челюсти. У Венка есть замечательный врач-стоматолог, работу которого я уже имел возможность оценить. Ему можно поручить руководство центральным отделением челюстно-лицевой хирургии.

Вечером я делюсь с Венком своими соображениями. Он приходит в восторг и сразу же соглашается. Главный врач корпуса немедленно дает добро. Таким образом, в окружении под Демянском возникают два благословенных специализированных отделения.

Радостная встреча с Михаэлем, у которого тогда лежали две раненые русские. Он со своим лазаретом тоже попал в окружение и сейчас находится в почти невредимой, живописной деревушке, расположенной на возвышенности.

После осмотра пациентов мы позволяем себе часок поболтать в его теплом жилище. В избе висит чудесная икона XII–XIII веков, по всей видимости, ранняя работа мастеров новгородской школы. Меня очаровывает это великолепное произведение искусства. На той же самой доске нарисованы образы святых и примитивные библейские сюжеты. Отдельные образы и фигуры обрамлены изящными металлическими рамками. Точно работа монаха, от необыкновенных красок просто невозможно оторвать взгляд. Внезапно в дверь изо всей силы стучат. В избу входит взволнованный фельдфебель лазарета.

– Господин полковник, – ревет он, – Хубер мертв!

– Что? – Михаэль вскакивает с места. – Как мертв? Неужели правда?

– Конечно, господин полковник. Младший офицер Хубер сегодня не явился на службу. Я послал за ним Пейслера, но тот его не нашел. Тогда мы вместе проникли к нему. Он лежал в кровати мертвый. Хубер выглядит так странно, господин полковник!

Мы спешим за фельдфебелем, который до сих пор не может прийти в себя. Он ведет нас к Хуберу. Унтер-офицер действительно мертв. Тело выглядит так, словно его разукрасили малиновой краской. Щеки и губы темно-красного цвета, вся кожа приобрела коричневатый оттенок. Одного взгляда достаточно, чтобы поставить диагноз: отравление угарным газом.

– Черт побери! – бушует Михаэль. – Тут каждый человек на счету, и еще происходит такое!

Естественно, печь была закрыта неплотно, к тому же из-за пронизывающего холода офицер явно перетопил ее. Люди засыпают, не ощущая угарного газа, поскольку у него нет запаха. Потом теряют сознание и умирают от внутреннего удушья, потому что гемоглобин переносит уже не кислород, а углекислый газ. Образуется метагемоглобин, вызывающий в местах хорошего притока крови отвратительный малиновый цвет.

Как часто в России происходили такие несчастные случаи, несмотря на все предостережения!

В подавленном состоянии мы бредем обратно. Здесь делать больше нечего. Вскоре я откланиваюсь и еду дальше проверить другие перевязочные пункты.

Утром 3 марта, в день возвращения, внезапно начинается сильная снежная буря. Между тем облака расходятся. Небо проясняется, и становится очень холодно. Несмотря на это, я хочу как можно скорее вылететь, чтобы больше не отнимать у людей и без того скудное пропитание.

Мы сердечно прощаемся с Венком и его людьми. Санитарная машина отвозит меня с ранеными на летную площадку в Коровье Село. Укрывшись, мы долгое время ожидаем прибытия следующей эскадрильи, которая явно задерживается. По летному полю гуляет ледяной ветер. В конце концов, на горизонте появляется ряд самолетов, летящих прямо над вершинами деревьев. Под порывами ветра машины сильно качаются, потом огибают круг и друг за другом стремительно приземляются.

Со всех сторон из укрытий в лесу выползают замаскированные автомобили и санитарные машины и устремляются к самолетам, моторы которых продолжают реветь. Спешно производится выгрузка, затем санитары с трудом затаскивают в люки самолетов носилки с ранеными. В одной машине умещается около шести носилок, еще есть сидячие места для десяти – двенадцати пассажиров. Больше брать уже нельзя. Я подбегаю к ближайшему самолету и прошу пилота взять меня с собой. Он кивает.

– Полет вряд ли пройдет гладко, господин капитан, – рассудительно отвечает он, – но мы справимся, для нас это дело привычное.

Тем не менее мы слышали, что Иваны уже сбили два самолета, естественно, над Ловатью. Великолепная перспектива! Бедные раненые. Люди волнуются, отчасти из-за неопределенности – в конце концов, никому не известно, удастся ли перелететь на ту сторону, – а кроме того, из-за смутной надежды на то, что наконец-то удастся выбраться из этой неразберихи и оказаться на родине.

Погрузка закончилась, мы забираемся в самолет, люки закрываются, моторы ревут. Машина с огромной силой рвется вперед. Мы мчимся по снежному полю, поднимаемся в воздух, и нас сразу же заносит сильным порывом ветра. Самолет содрогается, я вижу, как качаются и прогибаются его крылья. Затем он взмывает, и мы начинаем кружить над полем, пока все самолеты не оказываются в воздухе. Они выстраиваются в ряды и берут курс на Рамушево. Над немецкими позициями мы летим на малой высоте – не больше пятидесяти метров, – прямо над заснеженными лесами и деревнями.

Напряжение незаметно нарастает. Многие сильно побледнели. От тряски в воздухе им стало дурно, а может, они просто боятся, ведь мы совершенно беспомощны. Каждый знает, что самолеты вот-вот приблизятся к опасному участку над русскими позициями.