Пропавшая дочь - Адам Нэвилл

Пройдя милю пешком от Черстон Феррерса до Бриксхема, он, качаясь от ветра из стороны в сторону, пересек поля зерновых. В удаленном от береговой тропы лесу укрывался за каменными оградами и земляными насыпями от падающих с деревьев веток. Затем, оказавшись возле гавани, двинулся вверх через продуваемый ветром город. Пока он шел, нижние участки мыса и стена гавани с каждой секундой исчезали под бушующими волнами прибоя.

Огромный лагерь беженцев Мур-Эдж протянулся от окраин округа Черстон Феррерс и городских границ Бриксхема до лесистых берегов реки Дарт, поглотив деревню Кингсуэар. Часовня, последний известный адрес Олега Черного, находилась возле леса Раддикомб Вуд, в стороне от Кингсуэар-роуд. Отцу осталось пройти еще полмили вдоль границ огромного временного лагеря, превосходящего размером множество британских городов. Тот уже был три мили в ширину и пять миль в длину, но продолжал разрастаться на север, чтобы соединиться с лагерем Ривьера, находящимся за Пейнтоном и Престоном. И от той точки до Северного Девона, крупнейшего района в Британии, производящего засухоустойчивое зерно, с протянувшимися на более чем двести квадратных миль полями пшеницы, сои, кукурузы, проса, пятью атомными электростанциями и тремя спешно строящимися новыми реакторами.

Прижимаясь к промокшей земле под угольно-черным небом, Отец видел сквозь сумерки и ливень крупные силуэты первых жилых блоков гигантского поселения беженцев. В противопожарных целях весь сектор был разделен широкими улицами. Незыблемое скопление белых кубовидных домов безмолвствовало, но промокшие от дождя холмы пронзали десятки тысяч свечных огней.

Сотни тысяч испанцев и греков жили в двухкомнатных зданиях бок о бок с южными итальянцами, португальцами, бангладешцами и полумиллионом жителей Северной, Восточной и Западной Африки. Трех- и четырехэтажные многоквартирные дома – каждый равен жилой площадью шале – начали вытеснять бунгало на восточной стороне лагеря.

Как сторожевые башни на старых римских крепостях, более новые многоквартирные дома смотрели своими окнами на старый, чуждый мир, из которого прибывали обитатели этих зданий на борту всего, что могло перевезти их через канал Ла-Манш и море.

В конце концов в пятидесяти футах позади закрытого медцентра и большой начальной школы для детей-беженцев Отец обнаружил старую баптистскую часовню, подрагивающую на ветру. Он двигался осторожно, теперь достаточно близко к жилым районам, чтобы быть в пределах досягаемости патрулей безопасности, в которые набирались обитатели лагерей и которые создавались для отпугивания контрабандистов, воров и агрессивно настроенных националистов, угрожавших поселению.

Сегодня ночью была неподходящая погода для каких-либо мероприятий. Казалось, весь район был заперт из-за осаждавшего юго-запад шторма. Достигни ветер скорости восемьдесят миль в час, и огромное множество этих сборных жилищ было бы вырвано с корнем и разрушено. Если б сезон ураганов вернулся, как это было последние шесть лет, эти хижины заменили бы на более прочные «высотки».

На краю лужайки перед часовней и длинной неухоженной тыквенной грядки лежал снесенный ветром выцветший деревянный указатель. Под нарисованным от руки изображением раскрытой Библии была нанесена трафаретом надпись: «СЛАВА – ГОСПОДУ, МИРУ – НАДЕЖДА». Металлическое распятие на фасаде здания, подобно старой ране, истекало ржавчиной по крашеным цементным блокам. Это было сельскохозяйственное здание из другого времени, с оцинкованной крышей, но переоборудованное из ското- или птицебойни под людские нужды или жилье. Двери старой церкви были заперты, окна закрыты ставнями.

Отец предположил, что, когда эта территория была истребована чрезвычайным правительством, скотобойня была поглощена поселением беженцев, а позднее куплена на черном рынке Олегом Черным и его любовником. В Национальном земельном кадастре она до сих пор числилась как частное здание религиозного назначения. Какое бы новое применение ни нашлось этому месту, какой-то толстосум однажды решил жить среди обездоленных на краю огромного лагеря – нового города с населением, состоящим исключительно из лиц без гражданства и бездомных. Возможно, это было хорошее логово для змея, если этот тип был участником многих преступных организаций, контролирующих теперь большинство лагерей точно так же, как они контролировали городские гетто и тюрьмы и в течение полувека якобы захватили половину всех денег мира.

Отец посветил вокруг фонариком. Ни сигнализации. Ни камер. Обветшалая вывеска заполнила раму рядом с главным входом: Потому что наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных (Послание к Ефесянам 6:12).

Отец повернулся в темноте, светя фонариком на землю и соседние здания, на мокрый цемент, на серебристые каскады дождя, белые крыши, раскачивающиеся подобно скакалкам провода, беснующиеся вершины деревьев, разоренные ветром газоны и цветочные клумбы. Вдалеке еще одна из множества теплиц взорвалась под напором сильного ветра. С тех пор как он покинул Бриксхем, они лопались, как лампочки.

Отец обошел здание. Три входа. Спереди – двойные металлические двери. И два пожарных выхода. Одна старая деревянная дверь – сзади, другая – сбоку. Свет внутри не горел. Церковь выглядела заброшенной. Отец вытер лицо. Извлек из рюкзака пистолет, похищенный из дома Йоны Аберджиля. Сунул его в один передний карман брюк, а баллончик с нервно-паралитическим газом – в другой. Когда он окажется внутри, пистолет будет единственным резервным средством на замену электрошокеру и спрею. Не решившись держать пистолет в рабочей руке, он взял в нее фонарик.

Выбрав аварийный выход сбоку здания, он понимал, что, если этот татуированный тип находится здесь, ему придется добраться до него прежде, чем тот успеет вооружиться. А затем ему потребуется обездвижить его с помощью электрошокера или спрея, надеть на него наручники и сунуть в рот кляп, после чего сопроводить через шторм туда, где припаркован новый автомобиль. Меньше чем в миле отсюда. Им придется переждать ночь в машине, там и может состояться допрос.

Отец ненадолго прислонился к шлакобетонной стене. Закрыл глаза и представил себе лицо дочери.

Зажав фонарик под мышкой, он вытащил из рюкзака небольшую монтировку, чтобы открыть ею дверь. Просунул ее между ручкой и жестяной рамой и потянул, используя вес своего тела, как гребец, борющийся с прибоем. Дверь с щелчком открылась, и Отец шагнул из ночной темноты в еще более густой мрак.

Здание не казалось заброшенным. Его, возможно, и покинули люди – но не те кошмары, на которые намекали намалеванные на стене ужасы, высвеченные тонким лучом фонарика через несколько секунд после того, как Отец вошел. И в этой пустоте луч белого света сперва наткнулся на болезненно-желтое лицо с красными, невидящими глазами и открытым ртом. Лишь потом Отец осознал, что это возникшее в диске света лицо является частью безволосой, увенчанной грубой короной головы, которая едва держалась на тощем теле, скорее опутанном красной тканью, чем облаченном в нее. Фигура занимала ржавого цвета трон.