Клятва золотого дракона - Ирина Лазаренко

– Мой дед был механистом, – ответил Гилли на вопрос Дарзия. – Мне доводилось бывать в мастерских: у отца не было дара оживлять машины, из него не получилось смены для деда, так он надеялся, может, хоть из меня вырастет…

И он пожал плечами. Мантия висела на нем мешком, оттого движение выглядело скорбным, и Дарзий даже с долей сочувствия посмотрел на татуировки оружейника на висках Гилли. Обжора меж тем тряхнул головой и продолжал:

– И я понимаю: в таких превращениях есть еще большой замысел: создать симбиоз, дуэт, то есть одновременно ведущим должен быть гном, его разум, его сообразительность, и машина, ее сила, ее бесстрашие… и, очевидно, её покорность хозяину.

– Про покорность ты загнул, – Дарзий просто обязан был сделать какой-нибудь решительный жест, потому взял со стола бутыль с самогоном. – Гном, который всё это придумал, Жугер, он про покорность не говорил и слова. Гномы, которые объединились с машинами – они нормальные.

Кьярум вдруг понял, что сжимает кубок очень сильно и должен разжать пальцы, иначе ему придется пить самогон из смятых ошметков кубка, а выпить теперь хотелось нестерпимо.

– Я видел их, – продолжал Дарзий, – я говорил с ними. Я знал тех гномов до того, как они стали скрещами, ну, это Жугер их так называет: скрещи, скрещенные с машинами, значит. В общем, они все остались собой, понятно тебе, никаких там «Слушаюсь, мой тёмный господин», никаких «Я не помню своего имени и что, кочерга раздери, я тут делаю». Это словно их посадили машине на шею, как механиста сажают, только выглядит это иначе.

– Не знаю, не знаю, – Кьярум оставил кубок в покое и теперь двигал туда-сюда по ящику потухшую лаволампу. – Твой рассказ странный, как жопа на знамени.

Гилли смотрел на Пеплоеда с большим подозрением. Тот вел себя и говорил так, словно его подменяли по ходу беседы. Иногда его слова и действия были именно такими, каких ожидал Обжора, а иногда – совершенно иными. Не то чтобы Гилли очень хорошо узнал Пеплоеда за время совместного путешествия, но по-настоящему поразить его Кьярум смог только раз, в пещере с безумцем Шнейтиком. Тогда Пеплоед вел себя не так, как можно было ждать, потому что ему было нужно нечто, о чем Гилли тогда не знал. Теперь у Обжоры было ощущение, что Пеплоед опять пытается получить нечто такое, чего не понимает Гилли, и каким-то способом, которого Обжора не постигает прямо сейчас. Вместе с тем нужно понимать, сказал себе Гилли: там, в пещере Шнейтика, Кьярум знал, с чем столкнулся и как себя с этим вести, а тут – тут не знал. Кроме того, на Шнейтика Пеплоеду было наплевать, а на воителей – нет. Он ожидал зова от них, два года сидя в харчевне «Дохлый лучник», он слушал новости и сплетни, надеясь услышать что-то о них. А когда прошло уже очень много времени, и воители не пришли, Кьярум сам пошёл к ним, взяв себе в спутники… ну, кто вызвался, того и взял. И Пеплоед шёл сюда, надеясь и страшась, наверняка сотни раз представляя в своей голове встречу и её тоже немного страшась, проговаривая про себя слова, которые скажет, если ему будут рады, и которые произнесёт, если его отторгнут. Он шел через опасности и вопреки им, он шел к тому, что оказалось самым важным, самым нужным в его жизни, но когда он пришел, то обнаружил… вот это.

Нет, решил Гилли, не удивительно, что Кьярум теперь ведет себя странно. Удивительно, что Кьярум способен сохранять спокойствие. Удивительно, что Кьярум не раздолбал тут всё. Наверное, история Дарзия имеет еще большее значение, чем может представить Гилли, раз Пеплоед, которого внутри сейчас должно колотить, как сухие горошины в игрушке-трещотке, умудряется сохранять хотя бы видимость спокойствия.

– Вообще, если хочешь знать, я не слушал этого придурка Зуга, тошнит меня от его Храма. Но я говорил с теми, кто потянулся за ним, я видел их. Они стали сильными и, ну, как это – проворными. Объединились с машинами так, словно это такое дело, природное, понимаешь? Жугер говорит: почему нет? Мы рождены от камня, как и всё то, из чего сделаны машины. Так ли мы далеки друг от друга? Или вот, опять же, Зуг. Он где-то наткнулся на бродячую башню, тебе встречались такие? В Масдулаге их делали когда-то, словом, Зугу одна попалась. От самого Зуга к тому времени, ты знаешь, уже не так много осталось, последний поход в подземья его потрепал сильно, запал он там свой подрастерял вместе с кусками мяса, и Жугер его, ну, привязал к этой башне, чтоб хоть какая польза продолжала быть. Помог её заправить, оживить и связал их вместе, дал Зугу задачу – шастать по подземьям, собирать машины и всех их стаскивать к…

– А сам Жугер соединился с машиной? – влез вдруг Гилли. Кьярум выглядел так, словно его долго били железной лавкой по голове.

– Вроде нет, – Дарзий поморщился. – Так ему и не надо. Других тоже никто не вынуждает, многие гномы приходят к нему такими, как есть. А потом просят приделать им машины. И что?

– Многие гномы приходят к нему для чего? – продолжал допытываться Гилли.

– Я же сказал: наша малая сила – это одна сложность, а вторая – бесцельность. У Жугера есть цель. И теперь, как остальные наши за ним потянулись…

– Остальные. Потянулись. Делать из себя машины, – повторил Кьярум и положил на стол ладони. – Дарзий, я, честное слово, это очень длинная шутка. Я всё жду, когда ты наконец начнёшь смеяться и кричать «Разыграл!».

Дарзий медленно покачал головой.

– Грядовых воителей больше нет, Кьярум. Таких нет, каких ты знал. Они изменились.

– Их больше нет, потому что они изменились, они ушли в глубину подземий и превратили себя в машины, – проговорил Пеплоед.

У него был вид гнома, отчаянно борющегося со звоном в ушах: Кьярум открывал и закрывал рот, двигал челюстью взад-вперед, мотал головой.

– Что-то мне такое, – невнятно пояснил он наконец. – И, значит, ты – последний, кто еще этого не сделал, но и ты сдался, поскольку теперь тебе кажется, что это отличная идея.

– Да, – просто ответил Дарзий. – Это хорошая идея. Это еще и способ навязать подземьям свою волю. Всё, что мы делали прежде – этого мало, Кьярум. Ты знаешь это. Так вот, Жугер умеет такое, что мало не покажется никому в подземьях, даже механистам из Гимбла не снилось подобное!

Кьярум долго тёр ладонями щёки, что-то ворча, мотая головой и время от времени фыркая, словно пловец, надолго задерживающий дыхание. Наконец махнул рукой и потянулся к бутылке с самогоном, налил в три кубка.

– Получается, у воителей теперь появилась большая цель, – проговорил он, отдышавшись. – И, получается, прежние цели, которые ты теперь так легко зовёшь маленькими – они тоже вроде как не забыты. Так?

Белокамень осторожно кивнул.

– И ты теперь тоже хочешь быть наполовину машиной, потому как это очень здорово. Я что-то такое говорил уже да? Просто оно звучит, как пивной водопад среди ясного неба. Трудно поверить, что такие штуки вообще могут работать – нет, я знаю, я видел этих пугал, но они не походят на что-то осмысленное…

– Но я видел! – Дарзий бил себя кулаком в грудь и хватался за бутылку, потом ставил ее обратно и хватался снова: просто нестерпимо хотелось выпить еще немного, но очень уж крепка была, зараза, самогонка. А раз крепка – значит, нехороша для серьезных бесед, поскольку пропасть знает куда заведуча.