Клятва золотого дракона - Ирина Лазаренко

Палбр тёр горло. Илидор и ходовайка подошли к останкам поближе. Ходовайка вела себя совершенно невозмутимо, как будто не видела ничего необычного – и, наверное, в самом деле не видела, для неё одинаково нормален был и гном, и машина, а что они обычно не совмещаются между собой – на это ходовайкиных пониманий не хватало. Илидор же преодолел разделяющие его и машину три шага так, словно каждый из них был шагом в пропасть. Крылья плаща сначала встопорщились, и под ними клубился мрак с грозовыми проблесками, а потом они облепили тело дракона так, что ему, наверное, дышать было трудно.

Однако он подошел к машине, словно преодолевая сопротивление ветра, и опустился подле нее на колени, сначала поведя плечами, чтобы немного ослабить хватку собственных крыл. Осмотрел останки внимательно, хотя Типло видел, что тело дракона напряжено и плохо двигается, словно по венам его пустили каменную крошку вместо горячей крови, а по позе Илидора было ясно, что он готов в любой миг вскочить и… наверное, бежать отсюда без оглядки. А кто бы не побежал? Однако дракон заставил себя просидеть рядом с гномо-машиной так долго, как потребовалось, чтобы хорошо рассмотреть всё, что он считал нужным рассмотреть. Ходовайка топталась рядом с ним, шевелила вибриссами, пригибала голову и непонятно что пыталась выразить: поддержку, ободрение, небрежение?

– Они в самом деле сращены, – наконец сказал Илидор, нарочито медленно поднялся (видимо, потому что ему очень хотелось отпрыгнуть), так же неспешно отвернулся и отошел к Палбру. – Не сшиты, не сварены, а как бы встроены, насажены друг на друга. Кто мог такое сделать? И могла ли эта вещь быть живой?

Палбр выразился в том смысле, что он всё еще страшно растерян и ничего не может сказать об этом невероятном существе.

Пещеру они покинули быстро и в молчании. Не обсуждали больше того, что увидели, но Типло замечал, что Эблон теперь еще с большим подозрением таращится в каждый темный закуток, а его приговорки про отца-солнце звучали всё более агрессивно – в том смысле, что каждый должен нести свет в тёмные углы, даже если это убьет решительно всех. Палбр сделался очень задумчив и на привалах подолгу изучал ходовайку: то вертел так-сяк её вибриссы, то с бормотаниями простукивал пластины, то заставлял сгибать ногу и отмерял на ней что-то при помощи собственных растопыренных пальцев. Дракон стал беспокойно спать и почти прекратил напевать, а что до Типло – ему сделалось совсем погано, потому как идти дальше он уже не мог, а не идти не мог тоже.

Плевать, даже если меня заберет Брокк Душеед, думал Хрипач, шмыгая носом и делая перед спутниками вид, будто это у него насморк разыгрался. Брокк Душеед не может быть хуже вот этого ужаса, только ведь этот ужас еще и не заканчивается никак и… Типло мучало подозрение, что впереди их ждёт нечто еще более мрачное и ненормальное, хотя ну куда уже дальше, вашу ж кочергу.

Будь у стража Приглубного квартала Типло Хрипача чуть больше отваги, он бы, вероятно, хорошенько разбежался да сиганул в какую-нибудь из лавовых рек, что исправно встречались на пути отряда.

* * *

– Бред! – рявкнул Шестерня так, что брызги слюны попали на розово-зеленый панцирь жука-бойки, в который Фрюг вкручивал крепление.

Висок и ухо Шестерни пересекала свежая царапина, из бакенбарды был вырван клок. Борода с одной стороны стояла дыбом: под ней на щеке наверняка налился черный синяк и опухоль: новая стражая змея, сборка которой завершилась вчера, получилась бракованной, буйной, и усмирять её пришлось всем механистам, собранным в сборочной для протокольной подстраховки – то есть как раз на такой случай. Итогом дня стали несколько пришедших в негодность кожаных шлемов, погнутые нагрудные пластины, ожоги и разобранная на запчасти змея. Так что сегодня настроение Шестерни было еще гаже обычного.

– Или твой Лузис – спятившее трепло, или ты сейчас решил меня р-разыграть! – Фрюг наставил на Годомара отвёртку.

Рукатый стискивал зубы, старался сохранять невозмутимое выражение лица и пытался выбросить из головы пренеприятнейшую картину: собственное тело, истыканное копьями стрелунов.

– Бр-ред! – повторил Фрюг. – Как можно поверить в такое, а?

Годомар старательно молчал. Нужно сосредоточиться хоть на чем-нибудь, отвлечься, чтобы не издать ни единого звука, могущего сойти за ответ, за желание пререкаться или что-то объяснить. Не выразить лицом ничего, способного сойти за такое стремление. Иначе оглянуться не успеешь, как найдешь себя пришитым к гобелену. Он принялся изучать густые седые усы Фрюга, летяще-встопорщенные вбок и назад, словно оглаженные ветром. Кончик левого уса едва заметно розовел: пол-лица Шестерни забрызгало кровью вчера, когда… нет, не когда усмиряли стражую змею, а позже, когда другая молодая стражая змея отрабатывала атакующие броски на механисте, который оживил ту, негодящую.

Годомар никак не мог убедить Фрюга, что нехорошо тренировать стражих змей на гномах и нехорошо так расточительно разбрасываться механистами, на обучение которых ушли годы. У Фрюга на всё был один ответ: машины должны слушаться механистов, тогда другие гномы не пострадают. Машины должны быть собраны умелыми механистами, тогда они будут послушны твёрдой руке.

А что машины, оживленные Фрюгом, были самыми буйными из всех – в том всегда оказывалась вина негодных материалов или слишком горячей лавы.

– Есть драконы, дышащие льдом, это я понимаю, – Шестерня нахмурился, и шрамы на лбу сделали его лицо отвратным и жутким, то есть еще более отвратным и жутким, чем обычно. – Я понимаю: есть такие, какие слышат воду. Мы научились бороться и с теми, и с другими, и со многими пр-рочими, так хорошо научились, что все они просто пер-редохли в глубинных подземьях от ярости наших войск и действия наших машин! Потому что мы научились спр-равляться с их магией!

«Наши предки научились, – мог бы сказать Годомар, – сами-то мы нихрена не придумали для противовеса драконам, потому как никаких драконов в глаза не видали». Но Рукатый, разумеется, молчал и даже движением брови не дал понять, что у него вообще есть какое бы то ни было мнение о драконах и словах Шестерни.

Фрюг положил рядом с собой пришейный кусок панциря.

– Но дракон, умеющий дурить головы? Грёб я кочергой подобные истории!

Шестерня принялся закручивать очередное крепление с такой яростью, что из панциря жука полезла металлическая стружка. Шестерня смахнул её ладонью, двумя руками с трудом приподнял панцирь, заглянул внутрь, что-то пробурчал себе под нос с неудовольствием.

– Так вот, или я хочу знать, как именно дракон может делать такое, или я не желаю слышать этот бр-ред снова! Ты понял меня, Годомар? Я дал тебе серьезное поручение, а ты приходишь ко мне с детскими стр-рашилками! Я не потерплю такого небрежения, это понятно?

Рукатый не был уверен, что уже можно кивнуть без опасения получить по лбу тяжеленным панцирем жука-бойки, потому не пошевелился. Фрюг посмотрел на Годомара, подумал и покачал головой, словно не веря собственным глазам.

– Ты впрямь поверил? Ты что, дур-рак? Если бы дракон мог морочить головы, он бы кочергу нам дал, а не Слово! Он бы просто пришел в Гимбл и сразу всё заполучил, чего он там желал: наших карт, наших воинов, дороги в подземья? Велика тр-рудность!