Похищение Эдгардо Мортары - Дэвид Керцер

Собрания и митинги не прекращались. В январе в Сан-Франциско больше трех тысяч человек сошлись послушать выступления видных протестантских священников, разных других лидеров христианских общин, а также самих еврейских организаторов. Большинство ораторов занимало уважительную позицию по отношению к католицизму, а некоторые даже выказывали почтение к самому папе. Зато другие называли дело Мортары лишь последним пунктом в долгом перечне возмутительных беззаконий, совершенных церковью, которая представляет угрозу для всего остального мира. Ф. П. Трейси, один из протестантских ораторов, вспоминал свое посещение Рима в 1847 году. По его словам, он видел тогда кардинала Антонелли, сидевшего рядом с Пием IX (что кажется маловероятным, так как Антонелли в ту пору еще не был государственным секретарем). «Словно Мефистофель, холодный и бесстрастный» Антонелли (громогласно рассказывал Трейси) нашептывал какие-то указания на ухо уступчивому папе «и менял по своему усмотрению нрав человека, который, имея другого советника, мог бы оказаться добрым и патриархальным правителем». Трейси предостерегал слушателей, убеждая их взять все в свои руки, потому что ждать от Ватикана порядочности не приходится: «Папа охотно крестил бы нас всех, если бы это было в его власти»[173].

Дело Мортары приобрело скандальную известность не только среди евреев. В одном только декабре 1858 года в New York Times появилось более 20 статей на эту тему; Baltimore American с октября 1858 года по январь следующего года опубликовал 31 большую статью, посвященную Мортаре; Milwaukee Sentinel в ноябре и декабре 1858 года напечатал 23 материала. В начале марта 1859 года, когда интерес публики к этому делу в Европе уже улегся, New York Herald, напротив, заявил, что в Америке он достиг «колоссального масштаба»[174].

Разминая еще не окрепшие политические мускулы и следуя примеру европейских собратьев, возмущенные американские евреи попытались добиться от своего правительства, чтобы оно осудило похищение Эдгардо и направило Ватикану официальный протест. Но не добились ничего. В ответ на целый поток писем американский государственный секретарь сказал, что правительство придерживается политики невмешательства во внутренние дела других стран. Наконец, сам президент США Джеймс Бьюкенен счел необходимым лично ответить на все эти прошения и 4 января 1859 года написал представителю нью-йоркской еврейской общины: «Я давно уже убежден в том, что наше правительство не имеет ни права, ни обязанности выступать в роли нравственного цензора, осуждая поведение других независимых правительств и публично порицая их за поступки, которые мы сами можем считать проявлением деспотизма и несправедливости по отношению к их собственным гражданам или подданным»[175].

Для Бьюкенена это дело было чрезвычайно деликатным, причем недовольство евреев его тревожило в последнюю очередь. США стояли на пороге гражданской войны из-за рабства, и аболиционисты призывали все просвещенные державы Европы присоединиться к их кампании за его отмену. Президенту совсем не хотелось встревать в эту историю с итальянским евреем, чтобы не подавать примера, который впоследствии могут использовать против него самого. Да и его собственная нравственная позиция не выглядела слишком крепкой. Как мог он сам выступать с осуждением чужого правительства, которое позволяло силой разлучать ребенка с родителями, если то же самое постоянно происходило в рабовладельческих штатах его собственной страны? А пока президент вилял, аболиционистские газеты, сами того не желая, становились союзницами американской католической прессы: и те и другие, преследуя собственные цели, нападали на лицемерное (по их утверждениям) движение за освобождение еврейского мальчика.

Католики, отстаивавшие правоту церкви, публиковали собственные версии событий, вторя католической прессе в Европе. Один памфлет, вышедший в Нью-Йорке в ноябре 1858 года под псевдонимом «Честная Игра», типичным для изданий подобного рода, называл «дело о так называемом похищении Мортары» «неожиданным подарком врагам Божией церкви». Возложив всю вину на Момоло Мортару — ведь он сам нарушил закон Папского государства, запрещавший евреям держать христианскую прислугу, — автор памфлета заявлял, что никто, даже сам папа римский, не в силах «„раскрестить“ ребенка, который уже стал христианином». Немыслимо было, чтобы христианское правительство «позволило воспитывать юного христианина как еврея», а еще здесь затрагивался другой важный вопрос — вопрос религиозной свободы. Речь шла о «свободе ребенка, который не хотел, чтобы ему насильно навязывали еврейство, тогда как он уже выбрал христианство». Эдгардо (в памфлете говорилось, будто ему одиннадцать лет, а не семь) умолял, чтобы его оставили в новой вере: «Выдать его родителям было бы неслыханной подлостью. А поднимать крик, требуя его выдачи, значит поносить саму церковь. Это позор для всего христианского мира». В завершение автор, назвавшийся Честной Игрой, помпезно изрекал: «Защита, какую предоставил его святейшество этому ребенку, чтобы оградить его от всех проявлений яростного фанатизма еретиков и ханжей, — это благороднейшее нравственное зрелище, какого мир не видел уже много веков»[176].

По мере того как протесты по обе стороны Атлантики набирали силу, обеспокоенные церковные деятели спешно готовились к обороне. Для иерархов оскорбления, сыпавшиеся на церковь, были лишь очередным звеном в длинной цепи антикатолических выпадов. На протяжении всей своей истории церковь обращалась с евреями точно так же, как она поступила в случае с Мортарой, и никто, кроме горстки коленопреклоненных испуганных евреев, об этом даже не заикался. Когда речь заходила о церковных догмах, так оно и должно было быть. Но теперь, когда Европу захлестывали волны секуляризма, безбожия и материализма, уважение к слову Божьему и к его орудию на земле стремительно падало. Правда, церкви приходилось так или иначе воевать со своими противниками еще с эпохи Реформации, когда ее авторитет впервые оказался оспорен. Но в самой цитадели мирового католицизма, в священном Папском государстве, еще не видели подобного кощунства. Казалось просто немыслимым, что какой-то сброд разномастных раскольников и безбожников смеет покушаться на духовный авторитет папы римского.

Баталии, разгоревшиеся вокруг юного Мортары, совпали по времени с борьбой внутри самой церкви по вопросу о том, вся ли власть должна исходить от папы. В последние десятилетия XVIII века папский авторитет достиг минимума (если говорить о Новом времени). Светские правители завидовали автономии церкви и всеми силами старались не допускать, чтобы дела в их стране решала иноземная держава — а именно папа и его представители. К стремлению самодержцев править абсолютно и безраздельно примешивались зародившиеся в эпоху Просвещения идеи, призывавшие лишить церковь особых привилегий. Самым яростным нападкам подвергся иезуитский орден — воплощение церкви как иностранной державы. Именно иезуиты отстаивали идеологию, согласно которой желания светских правителей должны подчиняться слову Божию, толковать которое может лишь Рим. В 1759 году иезуитов изгнали из Португалии, в 1764-м — из Франции, в 1767-м — из Испании, а год спустя — из Неаполя. Антииезуитские протесты сделались такими масштабными и громкими, что в 1773 году папа Климент XIV вовсе отменил иезуитский орден. В Вене в 1762 году постановили, что перед обнародованием папские энциклики должен одобрять правитель из династии Габсбургов. В следующие десятилетия по всей Европе светские правители вырвали контроль над цензурой из рук инквизиции и запретили представителям церкви подвергать своих подданных пыткам. Государство желало само обладать монополией на арест и пытки своих подданных.