Венский бал - Йозеф Хазлингер

Наш пеший поход длился где-то около часа, а потом мы свернули с тропы влево и углубились в лес. Время от времени я нагибался и убирал с дороги сучья. Мы вышли на просеку, облюбовали два пенька и присели. На земле валялся пластиковый пакет. Перед нами был склон, он круто обрывался в поросшую лесом долину, через которую по невидимой отсюда дороге катились грузовики.

– По воскресеньям мы на велосипедах поднимались к Юбилеумсварте. Тогда это было самое тихое место на белом свете. А там, на той стороне, – Софийский луг. А рядом это… погоди-ка… уже не помню. Здесь, где все вырублено подчистую, был лес. А впереди, видишь, у самого уступа, стояла скамейка. Она была сработана из древесного ствола. Кто-то сделал ее для себя, потому что в те годы сюда мало кто заглядывал.

– И ты сидел здесь с Розой Новотны?

Он промолчал. Потом посмотрел на меня, и у него заколыхалась грудь. Он смеялся.

– Роза говорит, ты похож на меня.

– Роза – чудесная женщина. Сходи с ней на бал в Опере. Я достану билеты.

– Ты в своем уме? Может быть, это старомодно, но я знаю свой шесток.

С Яном Фридлем я связан целую вечность. Когда я познакомился с ним, это был лохматый, расхристанный парень, который приходил в такое возбуждение от собственных поступков, что не находил слов для их объяснения.

Это был человек дела, а не слова. Он потом и музеем-то стал руководить, и кафедру получил по той же самой причине – поскольку никто не мог понять, что он говорит.

Однажды я шел себе – это было, как уже сказано, много лет назад – в одно кредитное учреждение на Верхнем рынке. А так как за несколько минут до заседания я еще понятия не имел, одобрять ли мне кредиты для сделки с заокеанскими партнерами или же задробить их, я решил свернуть за ближайший угол и пройтись по Кертнерштрассе, чтобы не торопясь обмозговать это дело. И тут я встретил Яна Фридля. Он выступал в роли пса, ползал на четвереньках по тротуару и лаял, а подруга держала его на поводке. Иногда даже одергивала командами. Какое-то время я следовал за ними, поглядывая на шокированных или возмущенных прохожих.

– Какой у вас прелестный песик, – сказал я наконец.

– Будьте осторожны, – ответила женщина с поводком. – Я его воспитала по бойцовской программе.

– А можно его чем-нибудь угостить?

– Да, но имейте в виду: он кусается.

Я встал на колени в нескольких метрах от Яна Фридля. Он медленно пополз ко мне, обнюхивая при этом брусчатку. Когда Ян совсем приблизился, он задрал голову и облаял меня. Я сунул ему в рот несколько тысячных купюр.

– Посмотрите на этих придурков, – сказал какой-то мужчина. – Нет бы работу работать, а они только людей продуцируют.

Именно так и выразился: продуцируют, а не провоцируют. Это напомнило мне о нашей заокеанской сделке. Я быстро впихнул в рот озадаченной собаке еще одну тысячную бумажку и удалился.

На заседании я обратился к расфранченному руководителю проекта, который не мог дождаться благословенной возможности взглянуть на Нью-Йорк с высоты тридцать первого этажа, и спросил его: готов ли он в собачьем образе ползать на четвереньках по Кертнерштрассе, если я буду держать его на поводке?

Он покраснел до ушей и с идиотским видом рассмеялся.

– Ну вот, – сказал я членам наблюдательного совета, – теперь моя позиция ясна. Быть собакой на Кертнерштрассе – гораздо менее рискованное предприятие, чем представленный проект. Когда вы подберете для меня нового руководителя проекта, мы вернемся к этому вопросу еще раз.

На следующий день я попросил секретаршу накупить газет и выяснить, кто вчера изображал на улице собаку. Уже через час на моем столе лежал ворох газетных вырезок, две – из разделов культуры, другие – под рубрикой «Хроника», а одна даже с первой полосы: «Злобная дворняжка хочет стать художником». Тем не менее газета успокаивала нас констатацией факта, что собака никого не покусала. Одна короткая информация заканчивалась вопросом: не имеет ли смысла употребить против Яна Фридля аналогичные средства и навести порядок с помощью полицейской собаки?

Я пригласил Яна Фридля отобедать в японском ресторане. Разговор получился трудный. Ян, бесспорно, был самым радикальным феминистом в Вене. В свой акционизм он вкладывал пыл и непреклонность феминисток. Из него фонтанировали проекты, пестрые и сумбурные. Удивительно, как все это помещалось в одной голове. Когда я сказал ему, сколько получают у меня работницы, он изъявил величайшую готовность взорвать мой хлебозавод к чертям собачьим. Я спросил:

– А если я буду регулярно подкармливать собаку тысячешиллинговыми дензнаками?

Он устремил на меня долгий взгляд и как-то передернулся.

– Это не пойдет, – сказал он. – Тогда со мной будет покончено.

– Но ведь втайне же.

– Тогда со мной будет покончено втайне.

Прежде чем мы расстались, я дал ему свою визитную карточку.

– Вы все же подумайте, – сказал я. – Мне нравятся ваши проекты. Если вам нужен спонсор, позвоните мне. Подождите, я напишу еще и номер домашнего телефона.

Он поблагодарил меня, как благовоспитанный мальчик. А напоследок повторил:

– По вашему хлебозаводу тротил плачет. Взорвать его надо.

– Допустим. Но тогда мои работницы потребуют для вас пожизненного заключения в самой суровой тюрьме, с водой из клоаки и черствой коркой на обед. Кто же будет вас спонсировать в такой ситуации?

Когда он поспешил восвояси в своем долгополом черном пальто из вельвета, фалды которого были забрызганы дорожной грязью, я перешел на другую сторону улицы, к своему турку. Он обычно звонил моему шоферу, когда после обеда я откушивал у него кофе из медной чашечки величиной с наперсток. Я не сомневался в том, что Ян Фридль объявится. Он поглотил уйму японской снеди.

Должен признаться, в скандалах вокруг искусства я черпаю истинную радость. В последние пятнадцать лет, пожалуй, не было ни одного, в который я не вложил бы деньги. Разумеется, бывали случаи, когда какие-нибудь районные судьи запрещали, скажем, постановку пьесы. Но какой же это скандал? Это просто демонстрация слабоумия. А настоящие скандалы, которые требовали основательной подготовки, сработаны на мои деньги.

Помните, как несколько лет назад процессия священников и причетников чинно проследовала в собор Святого Стефана? Они трижды склонились перед алтарем, повернулись и распахнули роскошные богослужебные одеяния. Онемевшие от ужаса католики и несколько туристов уставились на обнаженные женские телеса и запачканные кровью ноги. Церковные одеяния можно без особого труда купить. К примеру, тут же на Штефанусплац, в винном погребке. Стоят они чертовски дорого. Но мне так или иначе нужны церковные облачения ко дню святого Николая: в конце недели, ближе к шестому декабря, я выдаю их служащим фирмы в качестве дополнительного вознаграждения. Никто до сих пор не заметил, что эти наши ризы – те же самые, в которые были облачены скандалистки в соборе, хотя их сто раз показывали на газетных фото.