Земля обетованная - Андре Моруа

Начинаю думать, что напрасно пригласила ее сюда.

7 августа 1923. – Дождливый день. Чтобы улестить Бринкер, кипевшую от злости, я попросила ее после ужина почитать нам вслух ее любимого Теннисона. Кристиан неплохо знает английский, и я подумала, что он может открыть для себя в «Идиллиях» мотивы для драмы, на которую я хотела его подвигнуть; но Бринкер, конечно, выбрала историю короля Артура, Ланселота Озерного и королевы Гиневры и продекламировала ее агрессивным тоном кромвелевского проповедника, обличающего развратный Вавилон. Время от времени она отрывалась от книги, испепеляла меня взглядом и возглашала:

Shall I kill myself?

What help in that? I cannot kill my sin

If soul be soul, nor I kill my shame…[90]

Моя бедная старая подруга начинает меня раздражать! Можно подумать, будто Альбер – это король Артур или король Марк, а Кристиан – Ланселот или Тристан. Нет, тысячу раз – нет! Кристиан мне не любовник, Альбер меня не любит, и это он сейчас сбежал от меня «на белой ладье» со своей соблазнительницей. К счастью, около десяти вечера дождь утих, и я смогла, под предлогом мигрени, оставить Бринкер в доме и пойти вместе с Кристианом к нашей скамье. Прильнув головой к плечу Кристиана, я закрыла глаза. И мои сомкнутые веки вдруг ощутили ласковое касание, такое легкое, что я не могла бы сказать, что́ это было – его губы или дыхание ветра. Я не хочу этого знать.

9 августа 1923. – Вчера был день гроз – атмосферных и домашних. Отдаленные раскаты грома. Молнии на горизонте. Удушливая, нездоровая жара. А Бринкер устроила мне настоящий скандал. Я поднялась в свою спальню, чтобы отдохнуть после обеда. Она последовала за мной и осыпала идиотскими упреками. Послушать ее, так я просто похотливая сука, которая развращает своего сына и обманывает доверчивого мужа.

– И учтите, – крикнула она мне, – я напишу об этом вашей матушке!

Я всерьез разозлилась. Она тоже. Кажется, она и в самом деле написала маме, спрашивая, можно ли ей вернуться в Сарразак. Ну и скатертью дорога! Вечером она ушла к себе сразу после ужина. В раскаленном воздухе было так трудно дышать, что я предложила Кристиану сесть в мой маленький автомобиль и поехать в ланды, на оконечность мыса, где всегда дуют сильные ветры. Там мы оставили машину и дальше пошли пешком. Я никогда еще не видела такого сказочного зрелища. Звезды в небе сверкали ярко, как никогда. Со всех сторон, куда ни глянь, вспыхивали молнии, озаряя море. Это было похоже на битву гигантов. Кристиан взял меня за руку, и мы стали пробираться через заросли дрока. И вдруг, без единого слова, в каком-то неосознанном единодушном порыве, мы повернулись друг к другу, он заключил меня в объятия – и его губы прильнули к моим, но так мягко, так любовно, что мне даже в голову не пришло воспротивиться. Все жесты Кристиана властны, неторопливы. Вот и на сей раз этот долгий, томительный поцелуй зачаровал меня. Чуть позже, когда мы вышли на какую-то мшистую лужайку, он спросил:

– Может быть, присядем здесь?

Мы были одни, так далеко от всего и всех, что я испугалась. И предложила вернуться к машине. Он ответил:

– Как вам угодно.

Но мне показалось, что он разочарован. Боже, что со мной будет?!

11 августа 1923. – Кристиан уехал в Динар на моем автомобиле; он попросил его у меня, чтобы купить подарок дочери, – у нее скоро день рождения. Я и забыла, что у него где-то там, в Вогезах, есть жена и дочь. Как скверно устроена жизнь; недаром же причитал мой дорогой аббат Мюнье: «Все пропало, мадам, все пропало!» Теперь мне кажется, что если бы вместо Альбера я встретила Кристиана в те времена, когда была еще невинной, романтичной девушкой, то узнала бы такую любовь, о которой всегда мечтала. О, этот поцелуй в ландах!.. В тот миг мне приоткрылась Земля обетованная и я почувствовала, что могла бы сойти к ней вместе с возлюбленным. Увы, чего нет, того и быть не может! Я играла – и проиграла, теперь нужно платить.

12 августа 1923. – Бринкер получила телеграмму от мамы. Она уезжает от нас 16-го. Одному богу известно, что ее ждет в Сарразаке! Бедняжка Бринкер! Она любит меня всем сердцем, но все еще думает, как во времена Клода Парана, что я «обесчещена негодяем».

13 августа 1923. – Вчера вечером долгий серьезный разговор с Кристианом. Я сообщила ему об отъезде Бринкер, со смехом сказала, что она покидает нас потому, что не хочет покрывать преступную любовную связь, и добавила:

– А ведь одному богу известно, что ничего такого нет!

И вдруг он резко ответил:

– Одному богу известно, что есть всё!

Я начала было возражать, но он сердито прервал меня:

– К чему нам обманывать себя? Я вас люблю, и вы меня любите. И скоро – может быть, уже завтра – станете моей.

Впервые за долгое время я почувствовала, как всю меня объял холодный ужас, и воскликнула:

– Нет, никогда!

Он отбросил мои руки, которые сжимал в своих, и сказал:

– Тогда мне тоже лучше уехать. Безнадежное желание – это пытка, которую я не смогу вынести.

Тщетно я умоляла, тщетно признавалась, что люблю его, но что не создана ни для моральной измены, ни для плотского наслаждения.

Кристиан смотрел на меня со снисходительной жалостью.

– Вы как были, так и остались ребенком, – сказал он, – ребенком, который пытается жить в сказке. А нужно жить в реальной жизни, Клер, и понимать, как она прекрасна во всех ее формах.

Я вышла, не ответив ему. Что делать? Я так боюсь его потерять и знаю, что он уедет, если я буду слишком долго сопротивляться. Я провела бессонную ночь, убеждая себя: «Что, если он прав и я вдруг разорву завесу тумана и увижу перед собой волшебную долину?» К утру я наконец заснула, и мне приснилась с необыкновенной четкостью сцена моего падения на лестнице, ведущей к органу, и Марсель Гонтран, давно забытый несчастный бедолага.

14 августа 1923. – Ужасный день, несмотря на чудесную летнюю погоду. Дядя Шарль, честолюбивая подруга которого поет в Казино Динара, приехал повидаться с ней 15 августа, и стыдливая мадам Жанен, не пожелавшая открыто демонстрировать связь со своим покровителем в отеле «Руаяль», где она остановилась, посоветовала ему просить у меня гостеприимства. Он свалился мне на голову прямо к обеду, жизнерадостный, громогласный, любвеобильный и бестактный донельзя. Кристиан как раз начал читать мне финальную сцену своего «Альцеста», но тотчас завял, как мимоза, услышав: «Ну, как делишки, мамзель Клерон?» – моего дядюшки, который просидел с нами на террасе до самого вечера, разглагольствуя об акциях, о повышении и падении курса, о фунте стерлингов и развлекая нас парижскими сплетнями и охотничьими историями. Я была расстроена больше Кристиана, который, оправившись от первого шока, решил понаблюдать за нашим гостем. Когда-нибудь я обнаружу дядюшку Шарля в одной из его пьес, под личиной Геракла или Вулкана. Но я чувствовала себя ужасно виноватой за потерянный день, на который обрекла Кристиана, и после того, как наш пятидесятилетний Де Грие отбыл в Динар, чтобы поаплодировать своей Манон в Казино, сама предложила ему прогулку к прибрежной скале. После короткого колебания Кристиан пошел со мной.