У стен Малапаги - Рохлин Борис

Мне думается, есть некоторые основания рассматривать эти письма как бестиарий, бестиарий наоборот, составленный не человеком и описывающий не животных и их повадки, а человека и его наклонности.

Ведь мы тоже являемся составной частью этого мирового зверинца, и, судя по высказываниям двух приятелей в наш адрес, увы, отнюдь не лучшей.

Возможно, здесь не обошлось без некоторого преувеличения… Хотя, как говорится, со стороны виднее.

Год 20… август

г. Линбург

Бенито де Шарон

желает Якобу фон Баумгартену благополучия

Я много виноват перед тобой, бесценный друг. Чрезмерно долго задержалось письмо моё. Всё хотел прежде получить известия от тебя. Но ты не будешь сердиться, узнав горестные мои обстоятельства. Я влюблён, дорогой Якоб. Да, как это ни смешно звучит, но я невыразимо, несказанно и беспредельно влюблён.

Какие жалкие, неблагородные, тусклые слова.

Слова…, буквы…, предложения…, абзацы…, с красной строки…, переверните страницу…, с чистого листа…, начните заново… на цыпочках слов…

Якоб фон Баумгартен, дорогой! Ты всё это знаешь лучше меня. Они ничего не могут выразить…, сказать…, даже приблизительно…, хотя бы вприкуску…, вприглядку…, на полях…, маргинально…, тронуть…, коснуться… Нет! Только слова… буквы… точки… тире… пунктуация… орфография… всё прилипло… крепко держится за бумагу… не скатывается…, не стирается… не пропадает… А то… самое… то главное… остаётся безымянным, не названным, само по себе…

И я остаюсь наедине…, один на один с этим грызущим и гложущим меня чувством.

О, Памела, любовь моя! Ты украла моё сердце. Оно больше не принадлежит мне. Я сам не принадлежу себе. Признаюсь, дорогой Якоб, я не узнаю себя.

Где моя гордая поступь? Где моя выправка, почти военная, достойная боевого офицера? Где спокойный, плавный, отчасти даже высокомерный поворот головы? Головы, похожей на голову римского сенатора, как говорят одни, или Цезаря, как говорят другие. Куда исчезла моя проницательность, мой зоркий взгляд, видевший этот мир насквозь, мое обоняние, наконец, мой обычно столь острый слух? Я ничего не воспринимаю, кроме моей Памелы. Весь остальной мир как-то вдруг лишился своих запахов, стал пресным, безвкусным, неосязаемым… Вообще, любезный фон Баумгартен, куда только подевался мой экстерьер? Ты не узнал бы меня, дорогой друг.

Ведь именно ему — моему экстерьеру — я должен быть благодарен за то, что был призёром почти сотни выставок самых породистых собак Европы. И, как тебе известно, не раз и не два занимал самые высокие места и получал самые престижные награды. В своей жизни я мог бы добиться большего. Как сказал один английский король:

«Я мог бы завоевать всю Европу, но в моей жизни были женщины».

Дорогой друг, эти слова полностью относятся ко мне. Но сейчас не об этом, мне не до Европы, мне вообще ни до чего…

Памела — вот кто занимает все мои помыслы. Мой мир сузился до этой единственной точки, точнее сказать, сучки…

О, Памела, печаль моя! Правильно, очень правильно кто-то однажды сказал, и я могу с полным правом повторить за ним эти слова:

«Я люблю, как и полагается любить, в отчаянии».

Да, любезный мой друг Якоб фон Баумгартен, я в отчаянии.

О, Памела, скорбь и радость моя!

Я признаюсь тебе, родной мой Якоб, хотя, возможно, это звучит несколько претенциозно. Но мы вместе с тобой когда-то изучали трагедию известного английского писателя Шекспира, и ты, конечно, помнишь слова её главного героя:

«Быть или не быть — вот в чём вопрос».

У автора это сказано несколько отстранённо, как бы безадресно, как свойственно часто художникам говорить вообще, обращаться к городу и миру (urbi et orbi), ты видишь, я ещё не совсем позабыл школьную латынь, которую мы с тобой зубрили когда-то с таким отвращением.

О, юность, как ты глупа! Трижды прав Ибсен, — ты, разумеется ещё помнишь этого норвежца с баками, почти такими же пышными, как у меня, — «Юность — это возмездие, она идёт во главе переворота».

«О, радость жизни! О, сладостная привычка бытия!» — как сказал другой автор или исторический персонаж, отправляясь на плаху.

Но я отвлёкся, прости, меня несёт, несёт, несёт… Но куда? Впервые в моей жизни я этого не знаю.

Так вот, я хотел только сказать, что быть или не быть, не вообще быть или не быть, а быть или не быть конкретно мне, и при этом не просто быть — похвала небольшая, — а быть счастливым, быть одновременно снисходительным и требовательным, полным достоинства и скромности, быть гордым и милосердным, одним словом, быть, как и полагается собаке моей породы, моего положения, моего воспитания, в конце концов, — зависит только от неё.

О, Памела, источник жизни! Я худею и вяну прямо на ходу. Я боюсь посмотреть на себя в зеркало, а прежде это было моим любимым занятием. Если так пойдёт дальше, дорогой Якоб, то скоро, очень скоро меня просто не станет.

Тот же поэт, но в другом своём не менее известном труде написал: «Жизнь — это повесть, которую пересказал глупец. В ней много слов и страсти, нет лишь смысла».

Должен сказать, что Шекспир здесь сильно ошибается. Боюсь, это был хотя и очень способный и неглупый, но слишком холодный и даже расчётливый человек. Ты, ведь знаешь, он был не только известным сочинителем трагедий и комедий, но и не менее известным ростовщиком и имел самый большой в Лондоне частный дом, разумеется, после королевского дворца. Не слабо, не правда ли? А печально знаменитый Шейлок — я думаю, ты согласишься со мной, — не более, чем автопортрет его бессознательного…

Осудит гневный либерал,

Ославит фрейдович намёком.

Так однажды выразился наш любимый поэт. В качестве кого сейчас выступаю я, дорогой Якоб, то ли «гневного либерала», то ли «фрейдовича», сказать не могу. Кажется, любовь затемняет рассудок и отшибает вкус… Во всём надо знать меру. Но я отвлёкся.

Какая, скажи мне, может быть повесть без слов, а тем более без страсти. А что смысл? Смысл всего тёмен и загадочен. Он всегда сомнителен и толкуется каждым по-разному. Нет, дорогой, не смысл правит миром. В этом, несомненно, автор прав, но зря он сетует на это.

На самом деле страсть и есть истинный, подлинный, глубинный смысл жизни. Бери шире, дорогой фон Баумгартен, мира, мироздания, вселенной.

О, Памела, что там спрятано у тебя под хвостиком…?

Сад наслаждений? Может быть, тот самый рай, где и мы с тобой были когда-то сотворены, вернее, наши прародители. А не только Адам и Ева. Люди об этом часто забывают…, забывают, что они такие же тварные существа, как и мы.

А кроме того — и возразить на это трудно — наш внутренний мир богаче, тоньше, разнообразнее. Мы ближе к природе, а значит, к Творцу. Но мы можем одолевать и высочайшие вершины сознания, дышать вечным эфиром чистого разума. Мы ещё помним дух, витавший над водами.