Великий Гусляр т.1 - Кир Булычев

от родных мест. По дороге мы захватим доктора и милиционера…

— Там только голова осталась, — в растерянности пролепетал турист. — Мы ее в землю закопали.

— Головы достаточно, — оборвал его директор автобазы.

Члены комиссии колебались.

— Не надо туда всем ехать, — сказал Саша Грубин. — Не надо.

Он показал пальцем на расплывшееся бензиновое пятно за кормой лодки. Натекло от мотора.

И тут все увидели, как огромная рыбина с длинным, чуть курносым рылом, широко раскрывая рот, забирает с воды бензин. Радужное пятно уменьшалось на глазах…

— У меня идея, — тихо сказал Минц Грубину. — Когда будем выводить новую партию, подключим к аквариуму ток. Несильный, но ощутимый.

— Зачем?

— Будут они как электрические скаты. Ты его схватил, а он тебя, браконьера, током.

— Надо подумать, — сказал с сомнением Грубин. — Могут пострадать невинные купальщики.

1979 г.

ЛЕНЕЧКА-ЛЕОНАРДО

Долгое время в Великом Гусляре не происходило событий гражданского звучания. Пришельцы залетали туда из любопытства или из вредности, в крайнем случае в поисках галактического братства. Изобретения или стихийные бедствия случались бесконтрольно к социальному развитию города. А события областные или республиканские гуслярских дел не затрагивали.

Это было возможно до тех лишь пор, пока скорость развития нашего общества могла не ощущаться не только в Великом Гусляре, но и в Калуге. Как только эпоха застоя зашаталась, пошла трещинами, хоть на вид еще аппаратный корабль был непотопляем, некоторые новые веяния докатились и до Гусляра — все же там люди жили, а не картонные персонажи фантастических рассказов.

И тут, как только я поддался этому веянию, реакция на гуслярские рассказы, столь благожелательная и улыбчивая в первой половине семидесятых годов, в большинстве редакций стала куда более сдержанной. Доходило до случаев курьезных. Написал я как-то рассказ «Ленечка-Леонардо», а мне в журнале говорят:

— Голубчик, мы отлично понимаем, на какого Ленечку ты намекаешь. Тебе-то что, ты писатель, лицо безответственное. А нам надо держаться за свое место — ведь если нас выгонят, то и тебе негде будет печататься.

— Клянусь вам, — сопротивлялся я, — у меня Ленечка новорожденный и очень талантливый, а Ленечка, на которого вы намекаете, совсем пожилой, и таланты его ограничиваются областью художественной литературы.

— Поменяй Ленечке имя! — умоляли друзья-редакторы.

Честно говоря, давая имя герою-младенцу, я не вспомнил о Брежневе. Как и о миллионах Леонидов, живущих в нашей стране, каждый из которых имел право обидеться на меня за использование своего имени (к счастью, в те дни совершенно безболезненно прошел мой рассказ под ныне сомнительным названием «Если бы не Михаил»).

Мало-помалу отношение в издательских сферах к милому моему сердцу городку менялось к худшему. Я и не помышлял о складывании пальцев в кармане в фигу, а ее уже усматривали сквозь плотную брючную ткань.

Наступил день, когда мне пришлось впервые услышать фразу:

— Принесите что-нибудь, только не гуслярское.

— Почему?

— Потому что Гусляр — не настоящая фантастика.

А так как рассказы порой имеют обыкновение писаться сами по себе, без авторского разрешения, то у меня в столе начали накапливаться совершенно невинные, но географически опороченные рассказы.

«Ленечке-Леонардо» повезло больше. Хоть я капитулировал, махнул рукой и согласился, чтобы после двухлетнего «вылеживания» он вышел под названием «Лешенька-Леонардо». Но при первой же возможности, включая его в сборник, я вернул рассказу первоначальное название.

— Ты чего так поздно? Опять у Щеглов была?

Всем своим видом Ложкин изображал покинутого, неухоженного мужа.

— Что ж поделаешь, — вздохнула его жена, спеша на кухню поставить чайник. — Надо помочь. Больше у них родственников нету. А сегодня — профсоюзное собрание. Боря — член месткома, а Клара в кассе взаимопомощи. Кому с Ленечкой сидеть?

— И все, конечно, тебе. В конце концов родили ребенка, Должны были осознавать ответственность.

— Ты чего пирожки не ел? Я тебе на буфете оставила.

— Не хотелось.

Жена Ложкина быстро собирала на стол, разговаривала оживленно, чувствовала вину перед мужем, которого бросила ради чужого ребенка.

— А Ленечка такой веселенький. Такой милый, улыбается… Садись за стол, все готово. Сегодня увидел меня и лепечет: «Баба, баба!»

— Сколько ему?

— Третий месяц пошел.

— Преувеличиваешь. В три месяца они еще не разговаривают.

— Я и сама удивилась. Говорю Кларе: «Слышишь?», а Клара не слышала.

— Ну вот, не слышала…

— Возьми пирожок, ты любишь с капустой. А он вообще мальчик очень продвинутый. Мать сегодня в спешке кофту наизнанку надела, а он мне подмигнул — разве не смешно, тетя Даша?

— Воображение, — сказал Ложкин. — Пустое женское воображение.

— Не веришь? Пойди погляди. Всего два квартала до этого чуда природы.

— И пойду, — согласился Ложкин. — Завтра же пойду. Чтобы изгнать дурь из твоей головы.

В четверг Ложкин, сдержав слово, пошел к Щеглам. Щеглы, дальние родственники по материнской линии, как раз собирались в кино.

— Мы уж решили, что вы обманете, — с укором сказала Клара. Она умела и любила принимать одолжения.

— Сегодня Николай Иванович с Ленечкой посидит, — сообщила баба Даша. — Мне по дому дел много.

— Не с Ленечкой, а с Леонардо, — поправил Борис Щегол, завязывая галстук. — А у вас, Николай Иванович, есть опыт общения с грудными детьми?

— Троим высшее образование дал, — произнес Ложкин. — Разлетелись мои птенцы.

— Высшее образование — не аргумент, — сказал Щегол. — Клара, помоги узел завязать. Высшее образование дает государство. Грудной ребенок — иная проблема. Почитайте книгу «Ваш ребенок», вон на полке стоит. Вы, наверно, ничего не слыхали о научном обращении с детьми.

Ложкин не слушал. Он смотрел на ребенка, лежавшего в кроватке. Ребенок осмысленно разглядывал погремушку, крутил в руках, думал.

— Агу, — проговорил Ложкин, — агусеньки.

— Агу, — откликнулся ребенок, как бы отвечая на приветствие.

— Боря, осталось десять минут, — напомнила Клара. — Где сахарная водичка, найдете? Пеленки в комоде на верхней полке.

Николай Иванович остался с ребенком один на один.

Он постоял у постельки, любуясь мальчиком, потом, неожиданно для самого себя, произнес:

— Тебе почитать чего-нибудь?

— Да, — сказал младенец.

— А что почитать-то?

— Селебляные коньки, — ответил Ленечка. — Баба читала.

Язык еще не полностью повиновался мальчику.

Ленечка-Леонардо