Великий Гусляр т.1 - Кир Булычев

тобой творится? — допытывался Ложкин. — Ты забываешь о своем предназначении, — стать новым Леонардо и обогатить человечество великими открытиями. Ты забыл, что ты — гомо футурис, человек будущего?

— Допускаю такую возможность, — печально согласился ребенок. — Но должен сказать, что я стою перед неразрешимой дилеммой. Помимо долга перед человечеством, у меня долг перед родителями. Я не хочу пугать их тем, что я — моральный урод. Их инстинкт самосохранения протестует против моей исключительности. Они хотят, чтобы все было как положено или немного лучше. Они хотели бы гордиться мною, но только в тех рамках, в которых это понятно их друзьям. И я, жалея их, вынужден таиться. С каждым днем все более.

— Поговорим с ними в открытую. Еще раз.

— Ничего не выйдет.

Когда на следующий день Ложкин пришел к Щеглам, держа под мышкой с трудом добытый томик Спинозы, он увидел, что мальчик сидит за столом рядом с отцом и учится читать по складам.

— Ма-ма, Ма-ша, ка-ша… — покорно повторял он.

— Какие успехи! — торжествовал Борис. — В два года начинает читать! Мне никто на работе не поверит!

И тут Ложкин не выдержал.

— Это не так! — воскликнул он. — Ваш ребенок тратит половину своей творческой энергии на то, чтобы показаться вам таким, каким вы хотели бы его увидеть. Он постепенно превращается из универсального гения в гения лицемерия.

— Дедушка, не надо! — в голосе Ленечки булькали слезы.

— Чтобы угодить вам, он забросил научную работу.

— Издеваешься, дядя Коля? — спросил Щегол.

— Неужели вы не замечаете, что дома лежат книги, в которых вы, Боря, не понимаете ни слова? Я напишу в Академию наук!

— Ах, напишешь? — Борис поднялся со стула. — Писать вы все умеете. А как позаботиться о ребенке — вас не дозовешься. Так вот, обойдемся мы без советчиков. Не дам тебе калечить ребенка!

— Он вундеркинд!

Ложкин схватился за сердце, и тогда Борис понял, что наговорил лишнего, и сказал:

— И вообще, не вмешивайтесь в нашу семейную жизнь. Леонардик — обыкновенный ребенок, и я этим горжусь.

— Не вмешивайся, деда, — попросил Ленечка. — Ничего хорошего из этого не выйдет. Мы бессильны преодолеть инерцию родительских стереотипов.

— Но ведь вас тоже ждет слава, — прибегнул к последнему аргументу Ложкин. — Как родителей гения. Ну представьте, что вы родили чемпиона мира по фигурному катанию…

— Это другое дело, — ответил Борис. — Это всем ясно. Это бывает.

И тогда Ложкин догадался, что Щегол давно обо всем подозревает, но отметает подозрения.

— Мы сегодня выучили пять букв алфавита, — вмешался в беседу Ленечка. — И у папы хорошее настроение. С точки зрения морали, мне это важнее, чем все возможные открытия в области прикладной химии или свободного полета.

— Боря, неужели вы не слышите, как он говорит? — спросил Ложкин. — Ну откуда младенцу знать о прикладной химии?

— От вас набрался, — отрезал Боря. — И забудет.

— Забуду, папочка, — пообещал Леонардик.

С тех пор прошло три года.

Скоро Леонардик пойдет в школу. Он научился сносно читать и пишет почти без ошибок. Ложкин к Щеглам не ходит. Один раз он встретил Ленечку на улице, ринулся было к нему, но мальчик остановил его движением руки.

— Не надо, дедушка, — сказал он. — Подождем до института.

— Ты в это веришь?

Ленечка пожал плечами.

Сзади, в десяти шагах, шла Клара, катила коляску, в которой лежала девочка месяцев трех от роду и тихо напевала: «Под крылом самолета…» Клара остановилась, улыбнулась, с умилением глядя на своего второго ребенка, вынула из-под подушечки соску и дала ее девочке.

1973 г.

ПЕРПЕНДИКУЛЯРНЫЙ МИР

повесть

Вступление

Вначале Великий Гусляр развивался в пространстве. Почти каждый новый рассказ добавлял нечто к его географии. Возникали новые улицы, окрестные поселения и урочиша…

Люди, которые появлялись в Гусляре, первые годы не вносили никакой динамики в городскую жизнь. И неважно было, какой рассказ повествует о событиях давних, а какой — о совсем свежих. Золотые рыбки могли появиться в зоомагазине и завтра, и вчера, а пришельцы заглядывали во двор к Удалову, не обращая внимания на календарь.

Какие-то персонажи в рассказах не приживались и покидали город или хотя бы Пушкинскую улицу, другие возникали вместо них. Некоторые появлялись лишь в одном рассказе, другие — в десятках. Уехал куда-то Василь Васильич, появился профессор Минц…

Но так не могло продолжаться бесконечно. С накоплением сведений о городе — с одной стороны, и с резкими переменами в нашей жизни — с другой, Великого Гусляра также коснулись бесконечные ветры современности. Растущие опасения редакторов имели под собой основания — фантастика вспомнила, что она — самый актуальный и оперативно откликающийся на проблемы общества вид литературного творчества, а это правомерно и по отношению к Великому Гусляру.

Перемены в стиле и содержании рассказов повлекли за собой нужду в хронологии. Оказалось, что Гусляр не может ограничиться двором дома № 16 и игрой в домино в узком кругу. В городе возникла нужда в руководителях различного уровня, а раз есть руководители, то есть и история. Потому что история — это наука о смене начальников.

Говоря обобщенно, в Великом Гусляре была своя эпоха застоя, которую после смутного времени сменила эпоха перестройки. Хронологические рамки этих эпох совпадают с подобными же рамками в советской истории.

Откуда же такая точность и совпадения?

Просто — я об этом раньше не задумывался, а теперь понял: для меня Великий Гусляр всегда был слепком нашей страны, младшим его близнецом. Так что социальные отношения, царившие в Гусляре, были сколком отношений в Советском Союзе.

Для тех читагпелей, которых интересует история как наука, я могу сообщить, что где-то с середины шестидесятых годов, когда я впервые познакомился с тем городом, там правил товарищ Батыев. Человек крутой, без затей, крепкий аппаратчик и по-своему патриот Великогуслярского района. Заместителем у него был некий Семен Карась, личность суетливая и ничтожная. Но что за дела творятся в высоких кабинетах — ни меня, ни читателей не интересовало.

Я сам узнал о, существовании Батыева далеко не сразу. Точнее, когда писался сценарий кинофильма «Недостойный богатырь» и встал вопрос о гуслярской бюрократии.

В середине