Каждый вдох и выдох равен Моне Лизе - Светлана Дорошева

могли они представить, что «верблюд с блудливыми венерами и их собачками», которого они столь усердно выталкивали из «дупла прошлого», разгонится до таких сверхскоростей, что все еще долго будут глотать пыль, растерянно глядя ему вслед.

Помазанные на священную войну идей творцы так отчаянно потрошили искусство, что двадцатый век превратился в одну сплошную серию ритуальных убийств и жертвенных закланий. Уж они его и так, и эдак, и такое сэппуку, и вот такое сожжение, и такая деконструкция форм, и вот такое удушение старых пошлых смыслов… Конечно, не на ровном месте они мочили его всей толпой. Новаторов одолевали упования, что по итогу искусство обретет такую силу, которая не снилась и ренессансу.

Вышло ровно наоборот. Лишь слегка потеряв равновесие после появления фотографии в девятнадцатом веке, искусство в считанные годы состарилось, запылилось, стало непригодным зеркалом, утратило сначала язык, затем – надежды и в конце концов умерло смертью цезаря – от рук «своих».

Время от времени художники пытаются вывести Прекрасное из комы смертельными дозами иронии и рефлексии, но повреждения слишком сильны и гальванизировать этот труп пока не особо удавалось.

Все грандиозные идеи перегнили в реальности и образовали плодородный навоз, из которого, словно из пены морской, вышло на свет последнее дитя века – искусство постмодерна. Рожденное усталым, пресыщенным и мертвенным, как заспиртованная акула, оно оглядело мир безжизненными бриллиантовыми глазницами и решило, что все в нем – тщета, иллюзия и обман: и Пьета, и колготы, и вся остальная матрица вокруг, за которой – одна большая тошнотворная пустота. Там ничего нет. Но и выхода из матрицы тоже нет. Все мы – пленники языка и заперты в этой темнице навечно. На вот, поиграйся симулякрами на тюремном полу… а хочешь надувную собачку?

* * *

– И поэтому все так произошло, – телепатировала я плюшевым бегемотам.

– Помогло? – спросил Фуко.

– Нет, – честно призналась я.

14

Вероломство образов

Меня обуял кризис, демоны и состояние полного самораспада. Дни мои были до предела наполнены отсутствием смысла. Вернее, ночи. Без детей и рутины я скатилась к забытому расписанию юности – вставала на закате, шла завязывать шнурки собаке и пить кофе на площади под неоновым олимпом, какое-то время наблюдала, словно коренной шанхаец, за миром, проходящим мимо, стала задумываться о пижаме… Принцесса объяснила, что манера разгуливать в пижамах даже в центре города осталась у местных с тех времен, когда пижама означала роскошь выходного дня – мол, смотрите все! Я могу позволить себе сегодня не работать! Какая ирония для иллюстратора на фрилансе… Утром я выкуривала последнюю сигарету на крыше, любуясь утопающими в смоге небоскребами и людьми, начинавшими день с йоги, и шла просыпать втуне очередной день.

В один из вечеров, когда я уже выпила кофе, дочитала Сорокина и думала, чем бы еще себя доконать, на пороге объявилась Шанхайская Принцесса с вином, очень кстати.

К середине бутылки мы обсудили, какой типаж парней нам нравится, показали друг другу фото и видео, согласились, что это не мужская красота, а какая-то идиосинкразическая фигня – проходя мимо на улице, и не взглянули бы. «Но муж у тебя симпатичный» – «Твой парень тоже ничего»… Обговорили национальные особенности еврейского и китайского секса, перешли к «а надо ли рожать детей?», затем – на русскую и китайскую свадьбы, оттуда – к «а ты что?», «а он что?», «ну а ты что?..»

– Хочешь эмэндэмз? – Принцесса достала пакетик конфет.

Я придирчиво заглянула в пакетик.

– Нет. Если с орешками, то я ем только желтого цвета. А ты все желтые уже съела.

– О, так я тоже ем только желтые! А на втором месте?

– Зеленые. Остальные я вообще не ем. У меня вся семья знает и желтые не трогает. Я б на месте эмэндэмз выпускала желтые отдельным продуктом. Типа «Эмэндэмз. Выбор гурмана».

– Тут есть еще зеленые, хочешь? Типа «второй выбор гурмана»?

– Так, слушай… Давай поговорим о серьезных вещах.

– Да, хватит уже о парнях и желтых эмэндэмз!

– Да, давай брутально, без разгона, о важном.

– Валяй.

– …

– Ну? Без разгона. Самую суть!

У меня в голове крутилась на повторе «самая суть», заученная еще на школьных уроках литературы:

«Тарарабумбия,

Сижу на тумбе я,

И горько плачу я,

Что мало значу я…»

Но я не знала, как это перевести, и замычала невнятное:

– Вот скажи… у тебя бывает, что тебе кажется, что, ну… ничего ты не умеешь? Ничего не можешь? Ничего не знаешь? Типа «и рисовать я не умею нихера. Ничего у меня нет». Все напрасно. Все пустое…

– А. Ты хочешь сказать что-то вроде «Несмотря на мое бесконечное несчастье, все же время от времени я бываю в отчаянии»?

Я посмотрела на нее с обожанием. Принцесса с пониманием всхихикнула.

– Значит, бывает? – отлегло у меня.

– Каждый день!

– Серьезно? У меня где-то раз в полгода.

– Ну, я тебя на двенадцать лет младше. Когда-нибудь и у меня будет раз в полгода.

– Да, точно. Десять лет назад это было перманентно, потом где-то раз в месяц, теперь вот… Но ведь хожено-перехожено этими тропами? Как оно всякий раз так мощно накрывает? И отнято ж единственное спасение – рисовать не могу ни в трезвом, ни в пьяном виде. Я заперлась и сплю дни напролет. Как люди живут без спасения, не спят же они все время? И у меня паника, что время идет. А если это на месяц?! Бывало и по полгода… Все во мне протестует: я что? приехала в Китай, чтоб запереться в комнате и умирать от никчемности? Как же я себе надоела с этим…

– А что случилось? У меня такое бывает, когда кто-то значимый раскритикует работу. Тебя кто-то расхерачил в пух и прах?

– Нет, я все проделала сама. Справилась самостоятельно. После того, как я изничтожила себя на поприще Большого Искусства, я принялась за само Большое Искусство и стерла великую мечту о нем в порошок. Ну а потом я еще сбегала в свой маленький, привычный мирок коммерческого ремесла и доконала себя там – как обычно во время прихода, посмотрела работы крутых иллюстраторов… Нет у меня ничего этого: ни видения, ни таланта, ни свободы, ни лихости…

– Да? Меня, наоборот, вдохновляет, когда я вижу крутую работу у соратника.

– Ну, значит, ты лучше меня! В этом состоянии я просто расстраиваюсь, ложусь на кровать в позу морской звезды и мрачно завидую.

– Дело.

– Спасибо.

– Помогает?

– Нет. А ты