Избранное - Феликс Яковлевич Розинер

голосоведении которой говорили о неопытности сочинителя, но в целом это строилось верно, строго, с явным пониманием смысла дела. «Это — мальчик?» — спросил Ахилл. Маронов вздохнул: «Славка талантливый. Да ведь с такой мамашей… Послушайте, Ахилл: давайте я увезу сегодня Настену, а Славку с Варей оставим, и вы заночуете. Покатаетесь с утра еще, с мальчишкой поговорите. А я к обеду вернусь, и вечером вместе в Москву».

Утром Ахилл дождался, пока ребенок проснется, и Варвара его накормит, вошел в его комнату и предложил ему: «Пошли на лыжах. Покажешь, где лучше кататься».

Они ходили по лесу и в поле больше трех часов, оказался Славик выносливым и азартным, но к концу прогулки все же здорово устал:. Ахилл сложил четыре палки, протянул их назад, как оглобли, Славка за них ухватился, и так они, смеясь и падая в снег, доехали до дому. Пили с Варварой чай, и Ахилл завоевывал ее расположение, расхваливая чай и пирожки с капустой. Когда с едой покончили, он Славику сказал: «Пойдем. Я хочу кое-что тебе показать». Они сели перед инструментом, и Ахилл повторил эпизод фуги, которую слышал вчера. «Смотри: здесь ты сразу пошел вниз… поэтому здесь… понимаешь?» — «Да-а, а что же делать? Вверх нельзя». — «Конечно, нельзя. Значит, идти вниз, но только чтобы не попасть сюда, — что надо?» — «О! Понял, понял! Я вот тут… — Славик локтем оттолкнул руки Ахилла, стал играть сам, — вот тут! задержаться… а теперь уже можно вниз… Получилось!» — «Получилось», — подтвердил Ахилл и непроизвольно посмотрел на мальчишку сбоку, — хотел воочию узреть на этой детской физиономии печать гения…

Спустя несколько дней Ахилл поселился в Красном — на даче с бильярдом и роялем. А пожив в этом странном доме совсем немного, понял, что он и в самом деле обрел благодать: работать здесь можно было спокойно, быстро, с полной сосредоточенностью, спалось ночами отлично, среди дня лыжный бег и хожденье по снегу в валенках давали голове-трудяге отдых, и вечером снова можно было сидеть перед нотной бумагой, — линейки и лыжи, палки, бумага и снег — движенье и усталость, бег и мерное скольженье, созерцанье пространств и слушанье — выйти наружу, во тьму, смотреть в небеса и слушать звяканье звезд на поясе охотника. Сутками не видеть никого, ни с кем не говорить. Носить в себе предвиденье будущей музыки и быть уверенным, что она не собьется, не уйдет, а укрепится и обретет сама ей нужные цвета и линии, тебе ж оставит ремесло: на плоскости бумаги нанести ее черты — объемы ее звучащего тела.

Он стал заниматься со Славкой — и в Красном, и в Москве — и радовался каждому часу, проведенному рядом с мальчишкой. Настену он, однако, разочаровал. По простоте своей она, конечно, думала, что во время их занятий ей постоянно будет слышно, как играет ее сын или как играет учитель, демонстрирующий ученику правильное исполнение различных гамм, сонатин, инвенций и баркарол (она очень любила «Баркаролу» Петра Ильича и даже говорила: «Слушаю ее и плачу»). Меж тем она обычно слышала то отдельные удары по клавишам пианино, то короткие пассажи и аккорды, прерываемые долгами разговорами и смехом, спорами, криком восторга или громким проклятьем. Сперва она спрашивала Славика, куда они продвинулись сегодня? — он отвечал, что никуда. А чем же вы занимались? Уменьшенным септаккордом, слышала она от него. Но как-то сам Ахилл объяснил ей, что учит Славика теории и композиции, и пусть мама не мечтает, что ее сын станет знаменитым пианистом, ему это не нужно. «Я был в его музыкальной школе, — сказал ей Ахилл, — и говорил с преподавателем фортепьяно. Он со мной согласился. Славик будет с ним заниматься по-прежнему, но лишь столько, сколько это необходимо. Без обычного натаскивания». — «А консерватория? Он поступит?» — забеспокоилась Настена. Что ей мог ответить Ахилл? «Ему надо будет постараться, — сказал он неопределенно. — Но он и до консерватории успеет стать музыкантом».

Все это было непонятно, и повергло Настену в сомнение, верно ли она поступила, позволив ребенку общаться с Ахиллом. Но два-три звонка к знакомым из музыкальных кругов ее успокоили: действительно, назвав Ахилла Вигдарова, она тут же слышала в ответ удивленные возгласы и вопросы: как ей удалось? откуда она его знает? — и в тоне подобных вопросов Настена легко различала зависть, что было очень приятно. Словом, это разочарование снялось, другое же возникло и стало причиной вечных колебаний в настроениях Настены, когда дело касалось и Ахилла самого, и его отношений со Славиком и с Мароновым. Она никак не могла взять в толк, почему Ахилл, одинокий, такой симпатичный мужчина в самом, что называется, возрасте не обращает на нее внимания. Обычно при разговоре с мужчиной ей хватало особенной интонации, чтобы началось ухаживание. На Ахилла это никак не действовало, и это-то при его музыкальном слухе! Были и пристальные взгляды, и прищуры через стол, и рассеянное покусывание губы, он не отвечал ей и на это, хотя однажды Настена и поймала, как Ахилл, глядя на нее, справлялся с возникшей в углах его рта улыбкой. Все это и раздражало ее, и дразнило, и она решила, что Ахилл затеял с ней длительную игру и что в эту игру, может, даже и интересно поиграть! Несколько раз приходила она к нему утром на дачу — «доброе утро, нам из деревни молоко парное принесли, несу вам баночку» или: «Варвара делала вчера печенье, берите к завтраку»; и у «летучей Настены» были еще какие-то поводы припархивать прямо из теплой постельки к Ахиллу и давать ему видеть, что у нее под шубкой есть только ночная рубашка. Но однажды Ахилл сказал: «Настена, большое спасибо, не обижайтесь на меня, но утром я, едва встаю, начинаю думать о работе, я в это время не могу говорить ни о чем». — «Ах, понятно, понятно, творчество!» — обиженно ответила она и стала появляться вечерами.

Что касается Маронова, то он обычно не упускал возможности остаться ночевать в Москве и отдохнуть от семейной жизни. Как-то раз он возвращался из города и, не доезжая до своей дачи, остановился и зашел к Ахиллу, который в тот поздний час занимался тем, что гонял по бильярдному столу шары. Стали играть и вошли во вкус, и было уже много после полуночи, когда в дверь постучали: явилась Настена собственной персоной. Приди она с улицы, а не через боковую калитку, Настена увидела б машину мужа и ушла б домой, но теперь пришлось ей что-то щебетать, встревоженно поглядывая