Zeitgeist (Дух времени) - Брюс Стерлинг

— Тем не менее это звучит разумно. Главная современная тенденция в индустрии.

Старлиц развел руками.

— Конечно, мы с тобой могли бы создать успешный мировой поп-проект. У нас был капитал, технологии, связи. Но это не сошло бы мне с рук. Мир только выглядит донельзя циничным. Я нарушил главный закон повествования. Надо было знать, что какая-нибудь из девчонок в «Семерке» трагически погибнет, несмотря на то что весь проект— подделка и полная бессмыслица. — Старлиц вздохнул. — Причем не кто-нибудь, а именно Француженка! Это меня окончательно добило. Ведь она была самой лучшей, она знала, что участвует в голой видимости, лишенной содержания. И она была единственной среди них настоящей певицей.

— Теперь «Большая семерка» зарабатывает отличные деньги, — возразил Макото. — Гораздо больше прежнего.

— Это неудивительно!

— Хай, — аккуратно произнес Макото. — Твой турецкий друг, этот Мехмет Озбей-сан — весьма деловой господин, прирожденный импресарио. Деньги капают по часам, неделя за неделей. В ценных бумагах турецкого правительства! В дипломатических посылках! — Макото изучил тлеющий кончик самокрутки и увлажнил его, лизнув кончик пальца. — Наш прежний бухгалтер «Большой Семерки» — как его звали?..

— Ник.

— Ник. — Макото выдохнул дым и опять перешел на английский. — Британская полиция, они арестовали твоего Ника. В Стамбуле. Его сцапал Интерпол. Боюсь, твой друг Ник — не очень честный бухгалтер.

— Черт! Очень жаль. То есть Ника жаль. — Старлиц покачал головой. — Я должен был предвидеть, что он сорвется. Вернее, что его подставят. Я дорожил Ником, но для Озбея он был помехой. — Старлиц раздраженно почесал скулу. — У нас была деликатная договоренность. Ник обладал уникальными способностями, в самый раз для этого дерьмового проекта. Такие под ногами не валяются.

Макото погасил окурок.

— В Индонезии валютный кризис, — сурово молвил он. — Финансы Малайзии больны. В Японии уже восемь-девять лет продолжается спад. Гонконг держат за глотку новые китайские хозяева. То ли дело Центральная Азия: куча нефтяных денег и зачаточное проникновение поп-музыки! Я сочиняю песню специально для «Большой Семерки»! Так, ради удовольствия.

— Нет!.. — пробормотал пораженный Старлиц. — Скажи хотя бы, что ты не написал им хорошую песню!

— Слушай меня, Регги! — сказал Макото по-японски. — Знаю, я тебе обещал не давать группе приличных мелодий. Это было частью пари. Но теперь, после гибели девушки, наши прежние договоренности лишаются силы. Сознаюсь, я уже написал для «Большой Семерки» одну песню. В центральноазиатском ключе, с тувинским горловым пением. И это хит, братец. Величайший поп-хит, когда-либо впервые исполненный в Ташкенте.

В пику Макото Старлиц опять перешел на английский.

— Зачем ты так торопишься? Ты играешь с огнем! Разве ты этого не знаешь?

— Теперь «Большая Семерка» — лучший мой коммерческий проект. — Макото нахмурился. — Один модный желторотый ди-джей в Лондоне тоже пишет им неплохие песенки.

— Ты шутишь? Кто он?

— Эти новые ди-джеи все одинаковые! Всё пропускают через компьютер, не знают нот и не владеют гитарой.

— И все-таки кто он? Мне нужно имя.

— Дэд Уайт Евросентрик.

— Кошмар! — взвыл Старлиц. — Ты меня пугаешь. Зачем ему писать для «Большой Семерки»? Ему в дверь стучится сама Мадонна, забросив на спину своего младенца!

Макото почесал широкую переносицу.

— «Большая Семерка» вошла в моду. Он чувствует запах жареного. Как и я. — Он мрачно уставился на собственное похоронное отражение в черной крышке столика. — Мода, понял? Потому что посыпались бомбы. Идет культурная война.

Макото и Старлиц провели несколько дневных часов, лениво прохаживаясь по дворцовому парку. Макото демонстрировал Старлицу псарню, планеры, доски для серфинга, акваланги, тримаран. Это был ритуальный показ, вошедший у Макото в привычку. Одновременно он доказывал Старлицу, что не держит на него зла. Да, им не удалось проводить уходящий век, сохранив полный коммерческий контроль над самой паршивой на свете поп-группой, но музыкальный бизнес есть музыкальный бизнес, ссориться из-за него глупо. В нем бывают свои взлеты, свои падения. Двум разумным людям негоже принимать это близко к сердцу.

— Взгляни на мои розы, — сказал Макото по-японски. — Это ЭГМ.

— Хай? — Растения выглядели невзрачно: мелкие листики, кривые стебли, никаких цветов.

— Эталонная генетическая модификация. Размножаются только в лаборатории. Каждый экземпляр защищен авторским правом. — Макото ковырнул носком сандалии жирную почву. — В них вживлены гены светлячков, они светятся в темноте. Только что из лаборатории, привет из нового столетия. Барбара их ненавидит, слуги тоже. Они ненастоящие, какие-то вавилонские монстры-мутанты. Сколько я ни стараюсь, они отказываются цвести.

— Зачем было покупать опытное сырье?

— Это был один из тех веб-сайтов, где всё покупают, лишь раз «кликнув» мышкой. — Макото повесил голову. — Я лазил по Интернету, когда был под кайфом. Я не должен больше так делать. Я просто должен прекратить и платить другим, чтобы они разбирались с моими сумасшедшими решениями. Ты бы не хотел этим заняться?

Старлиц удивленно пожал плечами.

— Не исключено. На Кауаи не так много работы.

— Кауаи — «Остров-сад». Середина Тихого океана, туристический бум. Бар на баре, как в твои старые деньки, в Роппонги. — Макото положил руку Старлицу на плечо. — Честное слово, Регги, в труде садовника нет ничего зазорного. Славное, почетное занятие. Сэнсей Борутаро учил, что надо возделывать собственный сад.

— Борутаро? Из философов «дзен»?

— Вольтер.

— А, этот… — Старлиц пригляделся к розовым кустам. — Я подумаю над твоим предложением. Серьезно.

— Я вижу будущее, братец, — сообщил Макото. — Наступление Y2K меня не страшит. Просто идут годы, я толстею, старею и богатею. Возможно, совершенствуюсь в игре на гитаре. Но у меня находится все меньше, что сказать. Скоро я достигну вершины мастерства, но уже не будет причин играть. И тогда меня можно будет кремировать.

— Лучше завянуть, чем сгореть.

— Конечно, лучше, но ненамного. Поэтому у меня получится.

Ясным тропическим вечером Барбара возвратилась с урока гавайского танца. Когда-то она сама брала уроки в местной танцевальной школе, скромно участвовала в общинных концертах, станцевала однажды на фестивале «Коке'е Банана Пока». Но подлинной исполнительницей гавайских танцев она не была. Настоящую хулу плясали доисторические племена, не знавшие железа и грешившие человеческими жертвоприношениями. Однако появление Барбары на сцене сдуло оттуда всех остальных. Хула, которую танцевала Барбара, была танцем, который родился бы на Гавайях, стань они полинезийской сверхдержавой с ядерными каноэ-авианосцами. Ее хула была посвящена 1999 году. Это был яркий, самоотверженный танец, торжество безопасного секса, стероидов и стиля гимнастического зала.