Zeitgeist (Дух времени) - Брюс Стерлинг

Оставшись на поляне вдвоем, Старлиц и Зета зажгли два прожектора и в их мощных лучах затушили костры, собрали все факелы, закопали яму под лжепьедесталом, собрали все веревки, пружины и шарниры, разбили на мелкие кусочки большие сценические зеркала и сложили все в огромный брезентовый мешок, который сбросили в пропасть. Потом, забрав из потайного местечка арендованную машину, они покатили в дешевый отель в Принсвилле, где купили китайской еды и немного кентуккского бурбона.

После белого риса с креветками Зета стала расшнуровывать свои «мыльные» башмаки, глядя на немой телеэкран.

— Зачем тебе виски, папа?

— На Гавайях он дешевле бензина, — объяснил усталый Старлиц.

— Она действительно волшебница, папа? Она похожа на богиню.

Старлиц утомленно посмотрел на свою дочь, потом его пронзила дрожь. Никто, кроме него, никогда не скажет ей правды. У него был перед ней, еще ребенком, родительский долг.

— Милая, мы их провели. Мы смошенничали. Но в поп-культуре это допустимо. Недаром великий Ино пишет в одном из своих священных трудов, что поп-музыка не следует модели изящного искусства, когда вдохновенная личность, гений одаривает праздную публику шедевром. Поп-культура держится на массовости. Все большие перемены в поп-мире создаются жуликами, которые, слепо используя обстоятельства, творят новую моду, сами ее не понимая. — Он отхлебнул бурбона. — Так сказал Ино. Я ему верю, нам это годится.

— Значит, Барбара не умеет летать?

— Пойми, это неважно. Дело не в этом.

— Все равно я не понимаю, — сказала Зета, хмурясь.

— Попытаюсь объяснить немного иначе. Эти люди — хиппи. Они поверят всему, что, как они считают, не одобряют полиция и церковь. Они проглотят любую дурацкую чушь, которую ты пожелаешь им скормить.

Зета завязала ботиночный шнурок и вскарабкалась на кровать.

— Дай-ка я попробую, папа. По-моему, я могу парить в воздухе. — И она увлеченно запрыгала на матрасе вверх-вниз.

— Это дешевая жесткая кровать, милая. Перестань.

— Лучше посмотри, как я парю! — И она проехалась на одной ножке по стальному ребру кровати. — Как тебе моя лунная походка?

— Успокойся.

— Я спокойна. Ха-ха-ха! — Зета с шумом и треском перепрыгнула на переднюю спинку. — Тебе меня не поймать, папа!

— Ты меня слышала? — прикрикнул на нее Старлиц. — Не зли меня!

Но Зета перенеслась, как пушинка одуванчика, на верхнюю перекладину оконной рамы, прокатилась по ней, медленно проехалась по потолку и задержалась, как клубок паутины, в верхнем углу комнаты.

— Не поймаешь, не поймаешь! Я не слезу! Видишь, папа, как плохо я себя веду! Ха-ха-ха!

— Ты сейчас дождешься!

— Вот я и полетела! Ха-ха-ха!

Не столько сердито, сколько грозно Старлиц извлек из сумки одноразовый фотоаппарат.

— Лучше слезь, Зета! Не заставляй меня прибегать к этому!

Но Зета, исступленно мотая косичками, запрыгала по потолку. Вниз посыпалась штукатурка. Старлиц взял фотоаппарат наизготовку и навел объектив на дочь. Вспышка — и Зета с грохотом рухнула вниз. Воя от боли и злости, она, сжимая ушибленную коленку, стала театрально кататься по полу.

День выдался долгим и утомительным для них обоих.

Зета забылась тревожным сном, а Старлицу было по-прежнему не по себе. Он чувствовал в номере отеля непонятный запах. Угораздило же его напиться в паршивой ночлежке, накуриться и смертельно устать посередине Тихого океана! Его мучила отрыжка, он не исключал закупорку артерии или какие-нибудь еще внутренние неполадки, вплоть до готовящейся смертельной коронарной катастрофы.

Винить Гавайи было вовсе не обязательно. Что-то разладилось в нем самом, в городке, на острове, на планете, во всей Вселенной. От проблемы было некуда деваться: он чувствовал ее запах, в каком бы далеком космосе она ни зародилась. Неоновое солнце, прячущееся за воняющую хлоркой кучу мусора… Пустота, холодный синий бассейн, последние безжизненные пузыри, губная помада, как застывший жир, шприцы с обломанными иглами…

Старлиц нашарил телефон и набрал номер.

— Shtoh vy khotiti?

— Виктор? Это Леха Старлиц.

— Вы на Кипре?

— Нет, на Гавайях.

— Гавайи? Телевизионный полицейский боевик? Брюнет, автокатастрофы, негодяи, револьверы?

— Да, нет, может быть. Я насчет группы, Виктор.

— Можете раздобыть мне грин-карту?

— Виктор, с группой ничего не случилось?

— Как же не случилось! — Виктор громко облизнул губы. — Одна из них умерла.

— Ты мне уже говорил. Француженка.

— Кто, та? Нет, теперь Итальянка.

— Ты шутишь! Итальянка?!..

— Утонула в гостиничном бассейне. Наркотики, купание… Все как обычно.

— Где сейчас группа? Где Озбей?

— Мехмет Озбей в Стамбуле, дрессирует новую Итальянку. Это будет мусульманка из Албании.

Старлиц застонал.

— Твой дядя близко? Передай ему трубку.

— Вы что, пьяны? Кажется, вы напились. Мой дядя все еще труп, Леха. Он находился на авиабазе в Белграде в первый натовский налет. Разве вы не помните?

— Он жив.

— Даже если бы Пулат Романович был жив, вы бы не смогли с ним поговорить. НАТО напало на суверенное социалистическое государство и взрывает все электростанции и телефонные узлы.

— Не болтай глупости. Авианалеты всегда лучше выглядят на бумаге, чем если взорвать телефонную станцию.

— Даже если бы мой дядя был жив, а югославские телефоны работали, он бы с вами не поговорил, потому что геройски защищал бы демократически избранного президента славянского народа Слободана Милошевича.

— Расскажи это Жириновскому, парень. Сколько воздушных боев дали НАТО югославские ВВС? Я немного не в курсе событий.

— Не слишком много, — признал Виктор.

— В таком случае наш ас мог остаться в живых. Зета села в постели.

— Кто это, папа? Моя мама?

— Нет.

Зета угрюмо шмыгнула носом. Она была бледной и напуганной.

— Я хочу поговорить с мамой.

— Помнится, она была на Кипре. Туда я сейчас и звоню.

— Насчет группы?

— Да.

— «Большая Семерка» погибнет?

— Нет, у группы все отлично. Умрут только девушки.

— Ты должен их спасти, папа.

— Зачем?

— Не знаю. Но ты должен это сделать, папа. Ты просто должен спасти их!

Старлиц вернулся в особняк с мыслью выклянчить у Макото денег. Но Макото никого не принимал. Служанка, выполнявшая его распоряжения, повела Старлица и Зету к Барбаре.