СМЕРШ в Тегеране - Анатолий Терещенко

В октябре 1959 года, уже будучи в Германии, я узнал, что Кравченко Н.Г. в числе двух других генералов разжалован в рядовые и уволен из органов. С большим сожалением воспринял я это сообщение.

По моему глубокому убеждению, ставить точку в деле Кравченко Н.Г. рано, и к 100-летнему его юбилею в этом году, а также к 70-летию образования СМЕРШ пусть с большим опозданием, но надо восстановить его доброе имя.

Считаю необходимым рассмотреть вопрос о его реабилитации и переносе останков с малоизвестного погоста на Центральное кладбище Калининграда, где покоятся и погибшие воины в годы Великой Отечественной войны 1941–1945 годов.

Это нужно не только ветеранам, которые работали вместе с ним, но и всем военным контрразведчикам, продолжающим сегодня нести свою нелегкую службу.

* * *

Полковник в отставке, участник Великой Отечественной войны Капранов Дмитрий Федорович.

— В конце пятидесятых вы служили в Особом отделе КГБ при СМ СССР по Прикарпатскому военному округу, обслуживая авиационные подразделения. Руководителем органа военной контрразведки в этот период был генерал-майор Кравченко Николай Григорьевич. Что вы знаете о нем?

— Да, все точно, я служил в это время во Львове. Обслуживал подразделения и части, а также штаб 14-й воздушной армии. Часто приходилось бывать на совещаниях и дежурить в Особом отделе КГБ округа, в том числе и во время руководства им генерал-майором Николаем Григорьевичем Кравченко.

— Каким он был чисто внешне?

— Что могу сказать, он тогда мне виделся высоким, плечистым, черноволосым человеком, а может и с темно-русыми волосами, — сколько времени уже прошло! У него были доверчивые карие большие глаза, всегда открытые и смотрящие в разговорах в глаза собеседника, а еще неторопливая походка. Хотя ходил он «по-маяковски», делая широкие шаги, — ноги длинные.

Пряди волос у него постоянно спадали на лоб, и тогда он одной рукой, а то и двумя заглаживал, нет, скорее, закидывал их назад.

Форма военная, как и гражданские костюмы, всегда были наглажены и вписывались в богатырскую фигуру.

Говорить особо он не любил, но если о чем-то и высказывался, то всегда по делу. На разборах и при подведении итогов высказывался неторопливо, умно, подмечая реальные недостатки и указывая пути и направления их устранения.

Я не был свидетелем ни одного случая, чтобы он повысил на кого-то свой голос. С собеседником говорил на равных, выслушивая до конца визави и никогда не перебивая его. Одним словом, умел слушать и слышать беседующего с ним.

Жил он в доме — особняке, как и все руководящие работники Особого отдела, недалеко от места службы. Командование военным округом тоже обитало в аналогичных условиях. Много вилл, коттеджей и шикарных особняков оставили поляки и евреи соответственно в 1939 и 1941 годах. Одни убыли в Польшу, других расстреляли немцы.

Поэтому часто, даже в выходные дни, он приходил на работу. К нему нередко приезжала из Москвы — то ли гражданская жена, то ли любовница, то ли хорошая знакомая, статуса ее до сих пор не знаю. Говорили, что это была артистка, с которой он познакомился во время службы в Германии. Со Львова и он иногда летал к ней в Москву. Но это было редко, и неизвестно к ней ли летал или по делам.

Однажды во время моего дежурства в выходной, как сейчас помню, день, это было под вечер, Кравченко пришел в отдел. Я доложился по уставу, что никаких происшествий за время моего дежурства в Особом отделе и его подразделениях на местах не произошло.

— Если все в порядке, то и хорошо. Я немного поработаю, — сказал он и прошел в кабинет.

Примерно часа через два он покинул помещение. В руке генерал держал конверт с письмом.

— Передайте его завтра с утра коменданту, он знает, как сделать, чтобы оно дошло быстрее до адресата.

Письмо он положил на стол.

— Есть, — ответил я ему.

Когда генерал покинул дежурную комнату, я взглянул на конверт письма. Оно адресовалось в Москву женщине по фамилии Цесарская. Естественно, адрес и имени ее я не запомнил. Да и не знал, кто она есть.

И только спустя годы, я узнал, что это была его подруга — артистка кино и Московской филармонии, которая, в конечном счете, предала его в трудные минуты жизни. Об этом мне рассказывали мои сослуживцы…

* * *

Генерал-майор в отставке, участник Афганских событий Казимир Георгий Максимович.

— Григорий Максимович, в период своей службы в Особом отделе КГБ по ПрикВО в середине пятидесятых вы имели отношение к следственной работе. Руководил отделом в то время генерал-майор Николай Григорьевич Кравченко. Что вы можете рассказать о нем, как о человеке и чекисте?

— Получив высшее юридическое образование, я был действительно определен в органы военной контрразведки на следовательский участок службы. Попал во Львов, в Особый отдел округа. Это был период, когда Хрущев лихорадочно «пересматривал» дела на репрессированных. Он заставлял прокуроров и следователей разных уровней и степеней искать материалы для показа делегатам XX съезда партии о преступлениях Сталина.

— Но в этих преступлениях он и сам участвовал. Он тоже ведь был в партийной обойме ВКП(б). Не так ли?

— Все так, но об этом он тогда не думал, в зобу дыханье сперло от радости получения главного портфеля страны — действовал на упреждение и опережение. Главное для него в тот период было — найти как можно больше доказательств «виновности» конкретных лиц.

— Пересматривая дела, вы общались с Николаем Григорьевичем?

— Конечно.

— Расскажите, как это было и каким он вам тогда представлялся?

— Помню, наш отдел располагался на улице Гвардейской. Двухоконный кабинет начальника отдела располагался на втором этаже здания. Обстановка в кабинете была привычная для того времени с казенной мебелью: письменный стол, приставной стол, стулья и старинные напольные часы.

Дверцы книжного шкафа почему-то были застеклены матовыми стеклами, поэтому трудно было разобрать, какие книги в нем стояли. Но книг было много. Как говорили сослуживцы, он книги любил — и покупал, и читал. К кабинету примыкала небольшая комната отдыха с одним окошком и кушеткой с тумбочкой.

Что касается внешности его: высок, чернобров, волосы темно-русые, даже скорее черные, зачесанные назад. Ходил медленно, говорил правильно и тихо. Не любил спешки. Фразы в разговорах подавал отточенные, а потому меткие. В оперативных вопросах разбирался как профессионал — глубоко и масштабно.

Я никогда не слышал, чтобы он в разговорах или на совещаниях срывался на крик или ругань. В нем угадывалось какое-то данное от природы благородство. Когда входил к нему любого уровня сотрудник, он обязательно вставал из-за стола и, подходя к нему, здоровался за руку.

К рассматриваемым делам по реабилитации всегда относился с вниманием и пониманием, замечая, что «невиновных надо вытаскивать из темноты того страшного времени». Следователей Особого отдела округа считал элитой, поэтому относился к ним с пиететом.