Хозяйка Шварцвальда - Уна Харт

о семье, не предлагать денег… Я поняла.

В здании лазарета неожиданно оказалось свежо и сухо. Никакого запаха плесени, который так остро ощущался в замке. Через большие окна внутрь проникало много света. Краску на стенах обновляли совсем недавно. В конце длинного помещения, заставленного рядами кроватей, висело внушительное деревянное распятие. Весь город словно гнил заживо, а это место сохранило чистоту и свежесть, несмотря на толпу бездомных у порога.

Рихтер провел их на второй этаж и остановился у двери. Помявшись, он напомнил:

– Я обещал проводить вас к доктору, но не обещал, что он примет.

– Это жульничество! – возмутилась Урсула.

– Все в порядке, – улыбнулась Агата одними губами, – господин Рихтер так и сказал. Не переживай. Дальше я сама.

Она толкнула дверь и вошла, не дожидаясь приглашения.

* * *

Кабинет разочаровал Агату. Рихтер так расписывал достоинства лекаря, что она ожидала увидеть хотя бы анатомические рисунки и скелет. Вместо этого перед ней открылась небольшая скучная комнатка, где были лишь стол, стул да скромный шкаф с лекарствами. На стуле сидела дебелая женщина в сбившемся набок чепце. На коленях перед ней, крепко держа ее ногу в руках, стоял мужчина – такой же скучный, как и все, что его окружало. Когда они вошли, он, увлеченный осмотром, даже не повернул головы в их сторону, продолжая изучать ногу своей пациентки. Надавливал то там, то тут, поворачивал толстую щиколотку в одну и в другую сторону, затем покачал головой и встал, оказавшись гораздо выше, чем Агата себе представляла.

– Дорогая Дора, я не вижу никакой беды с вашей щиколоткой. Ваши ноги так же крепки и изящны, как двадцать лет назад, уверяю вас.

От его комплиментов пациентка залилась румянцем до самой шеи. Речь его отличалась быстротой и какой-то особой сухостью, которая Агате неожиданно пришлась по душе. Он назвал женские ноги изящными таким тоном, словно поведал пациентке, что пересчитал все косточки в ее ступне и теперь готов назвать ей цифру.

– А вот ваш кашель мне не нравится. Либо у вас в легких накопились гнилостные вещества, либо вы пьете слишком много холодной воды. Как бы там ни было, я бы предпочел, чтобы вы ненадолго остались в лазарете и я мог за вами понаблюдать.

Только когда Дора встала и направилась к двери, он повернулся к гостье. Слушая его голос, Агата думала, что он молодой, но на вид лекарю было не меньше тридцати пяти. Кожа бледная, а глаза очень светлые, почти прозрачные. Длинные русые волосы перехвачены лентой, под которую тщательно убрана каждая прядь. Ам Вальд был широкоплечий, высокий, с сильными руками и крупными ладонями. Если бы не камзол и белая сорочка, Агата, скорее, подумала бы, что перед ней плотогон, а не лекарь. Неприветливый, колючий взгляд скользнул по ее лицу, шее, рукам. «Он изучает мои кожные покровы, – поняла Агата, – ищет чумные бубоны и гниющие от болезни пальцы».

– Зачем ты их привел? – спросил он Рихтера, заглянувшего в приоткрытую дверь.

Совсем не таким голосом он говорил с Дорой. Рихтер вздохнул. «Я же предупреждал», – говорил его вздох. Но ответить он не успел, потому что доктор уже обратился к Агате:

– Вы умираете?

– Нет, я…

– А вы? – Он резко повернулся к Урсуле, застывшей на пороге. Она молчала, оробев под его напором. – Полагаю, нет. Не вижу ни одного тревожного симптома, который убил бы вас через час. Я также не припомню вас среди пациентов, которые ждали со вчерашнего вечера, чтобы попасть ко мне. В этой больнице есть правило: неважно, как сильно воняют твои лохмотья, тебя все равно примут, когда подойдет очередь. Вы не в лохмотьях. От вас не воняет. Но очередь вы не занимали. Негодяй Рихтер привел вас в виде особого одолжения. Я бы выгнал его, но тогда мне придется заниматься всеми больными одному. Так что прошу вас немедленно уйти и вернуться после того, как я приму остальных.

Агата опешила. С тех пор как она попала под опеку Кристофа, никто, кроме самого Вагнера, не смел говорить с ней в таком тоне. Она так растерялась, что даже отступила, когда ам Вальд шагнул к ней.

– Мне не нужен осмотр, – попыталась пояснить она, – всего лишь некоторые травы из ваших запасов.

– Сходите к аптекарю.

– Он умер!

– Тогда вам все равно придется ждать. А теперь вон отсюда.

Он напирал все сильнее, заставляя Агату отступать к двери, пока она не уперлась спиной в косяк. Только это заставило доктора остановиться и сделать шаг назад. Лицо у него при этом оставалось непреклонным.

– Простите, но правило есть правило. Если я разрешу одному вломиться ко мне без очереди, всем захочется проскользнуть вперед соседа. Начнется свара.

Она открыла рот, но он остановил ее резким движением руки:

– Даже не пытайтесь со мной торговаться. У вас все равно нет того, что заставило бы меня поменять мнение.

Несколько долгих мгновений они смотрели друг другу в глаза.

К каждому человеку есть ключик. Главное – знать его истинное желание, выяснить, что нужно ему прямо сейчас.

– Если вы дадите то, что мне нужно, – сказала Агата, – я помогу вам с пациентами.

Глава 15

Кристоф Вагнер считал, что иметь в услужении демона чрезвычайно удобно, особенно в путешествиях, где сырость и сквозняки могут настигнуть тебя где угодно. Ауэрхан очень старался не разочаровать хозяина. Тело демона даже в лютый мороз горячо, как адские котлы. Ауэрхан с большим тщанием согревал простыни господина перед тем, как тот на них ляжет. Зато внутренняя суть демона холодна, как колодезная вода. Она остужала незримый огонь Кристофа, и тогда Ауэрхану казалось, что он спасает Вагнера от него самого – от пламени, которое легко выжгло бы его разум, если его не потушить.

В ту ночь Ауэрхан долго размышлял о том, почему все идет не так. Год Кристофа Вагнера обыкновенно делился на равные части. Самое темное время начиналось весной, с первым днем Великого поста, и длилось до Пятидесятницы. В это время разум Вагнера погружался во мрак. Иной раз Ауэрхану даже казалось, что он никогда больше не найдет пути назад и навсегда останется бродить в застенках своих страданий, повсюду встречая призрак Фауста. В это время обитателям поместья запрещалось открывать окна и впускать холод. Ауэрхану запрещалось говорить без дозволения. Миру запрещалось радоваться.

Потом наступало лето и ломало лед. Кристоф делался легким на подъем и веселым. Он не мог усидеть на месте и все рвался куда-то, заполняя пустоты в своей душе вкусной едой и