Хозяйка Шварцвальда - Уна Харт

груженной трупами телегой. К счастью, колесо сломало всего пару пальцев и кисть осталась целой.

Мальчишка храбрился, но Агата видела, как у него дрожит рука, а зрачки расширены от боли. Он каждый раз вздрагивал и шипел, когда она дотрагивалась до кисти мокрой губкой.

– Ты мешаешь мне, – предупредила она.

– Больно же!

– Всего лишь пара сломанных пальцев. Если я плохо промою, будет хуже. Тебя охватит жар, ты будешь мучиться много дней, руку раздует, как дохлую лягушку, а потом ты умрешь в муках.

После этого она тщательно промыла его рану и аккуратно наложила повязку, как показывал Рудольф. Агата была чрезвычайно довольна собой.

– А вы умеете утешать пациентов, фройляйн Гвиннер, – иронически заметил доктор.

– Они сюда пришли не за утешением.

Но следующим двум пациентам она оказала такой теплый прием, что те ушли, растроганные до слез. Это просто, как объяснял когда-то Ауэрхан. Если тебе нужно заставить людей думать, что ты сочувствуешь им, – спрашивай. Мало что люди так любят, как болтовню о себе. Достаточно склонить голову набок, временами цокать языком, называть человека по имени, касаться его плеча и с улыбкой заверять, что теперь-то он в надежных руках. «Доктор ам Вальд вас быстро подлатает», – обещала Агата, подражая их манере говорить.

– М-да, – подытожил Рудольф, когда за одним из пациентов закрылась дверь. – Запугиваете вы куда лучше, чем утешаете. Неубедительно.

– Мне и не надо убеждать вас, – пожала плечами Агата. – Достаточно, чтобы верили те, кого я обхаживаю, ведь так? Вы-то их не жалеете.

Это бросалось в глаза. Рудольф тоже был совершенно равнодушен к страданиям пациентов. Он с интересом изучал сыпь и прикрывал глаза, слушая пульс, не выказывал отвращения перед гнойными язвами и без всякой брезгливости изучал нарывы на коже. Но с самими пациентами заговаривал редко и лишь для того, чтобы расспросить, как они заболели. Он любил людей, поняла Агата, но так, как Урсула когда-то любила новые отрезы ткани и россыпь жемчужных пуговиц или как алхимик любит меркурий и мышьяк, потому что видит в них будущее золото. Рудольфу нравились люди, потому что он знал, как их починить или хотя бы сделать так, чтобы они прослужили чуть дольше.

Убедившись, что Агата может делать перевязки и очищать раны, ам Вальд стал отправлять к ней каждого третьего пациента. К обеду они работали так слаженно, как если бы занимались этим много лет. Никогда в жизни Агата не прикасалась к такому количеству незнакомых людей. Руки потеряли чувствительность, спина ныла. Но пожаловаться означало отступить, расписаться в собственном бессилии и слабости.

Когда часы пробили полдень, Рудольф неожиданно потянулся и протер глаза.

– Не желаете ли пообедать в саду, фройляйн Гвиннер? Жена трактирщика всегда присылает нам немного вина и лучшие пирожки с капустой во всем Эльвангене.

– Если вы хотите сделать перерыв, я тоже не откажусь.

За три дня, что Агата провела в Эльвангене, она впервые видела солнце, и все окружающее показалось не таким гнусным, как раньше. За садом никто не ухаживал, и он разросся буйно и хаотично. То там, то тут пестрели ярко-лиловые ирисы. Агата жадно вдохнула воздух, свободный от человеческого зловония, и почувствовала, как на самом деле голодна.

Они расположились на небольшом островке тени под цветущей яблоней. Расстелили одеяло, и вскоре к ним присоединился Адриан Рихтер – тоже уставший и помятый, но явно довольный. Он первый уточнил, не желает ли Агата в следующий раз привести с собой подругу, чтобы не оставаться наедине с мужчинами. Агата заверила, что все в порядке, это будет их маленький секрет. К тому же она и так несколько часов провела в одном кабинете с ам Вальдом. Поздновато заботиться о своем добром имени!

– Ваш опекун не очень строг с вами? – разламывая пирожок, полюбопытствовал Рихтер. – Если он узнает, как вы провели этот день, не запрет ли он вас в башне?

– Сейчас ему не до меня.

Пирожок оказался вкусным. Крошки падали на подол платья, но Агату это не волновало.

– Вы славно потрудились, – заметил Рудольф. Он ел, не откусывая, а отщипывая кусочки от своего пирожка. – Смогли бы стать лекарем, если бы захотели.

– О, спасибо! Вы тоже смогли бы стать лекарем, если бы захотели.

Рихтер рассмеялся и толкнул друга локтем. Рудольф ухмыльнулся уголком рта, и Агата обратила внимание на небольшой шрам у него над глазом.

– По-вашему, я ненастоящий лекарь?

– Вы же состоите в гильдии хирургов? – уточнила она. – Рихтер упоминал, что ваш отец преподает медицину в университете. Но вы не пошли по его стопам, а вместо этого стали цирюльником.

Рихтер предупреждал ее, что Рудольф неохотно говорит о семье. Но тот неожиданно привалился спиной к дереву, сделал глоток из фляжки, покатал вино во рту и ответил:

– Не представляю, как можно называть себя врачом, просиживая штаны за кафедрой.

– Необязательно сидеть за кафедрой, – возразила Агата. – Вы могли занять должность архиятра[28], как ваш тезка, Рудольф Гоклениус Младший[29], или личного врача какого-нибудь герцога, как Саломон Альберти[30]. Необязательно ковыряться в язвах и нарывах, чтобы стать великим врачом.

– А кто сказал, что я хочу им быть? – улыбнулся Рудольф, и этот вопрос неожиданно поставил Агату в тупик.

Зачем браться за дело, если не становиться в нем лучшим? Зачем что-то изучать, если не намерен изобретать новое? Вероятно, от возмущения она молчала слишком долго. Рудольф протянул ей второй пирожок.

– Саксонец Георг Бартиш не получил никакого образования и бо́льшую часть жизни странствовал и помогал людям. Это не помешало ему написать свой знаменитый учебник по хирургии глаза Ophthalmodouleia и еще работу по удалению мочевых камней.

– Бартиш стал придворным окулистом саксонского герцога, – напомнил Рихтер.

– Но до того как взяться за его сиятельные глаза, он изучил великое множество обыкновенных глаз. Не замарав рук, нельзя стать толковым лекарем.

– Я ничего не слышала об Ophthalmodouleia, – смущенно призналась Агата.

– А вы интересовались медициной? – оживился Рудольф.

Агата интересовалась медициной. Кристоф предпочел бы, чтобы она больше времени проводила над трудами по алхимии, но к ней она никогда не чувствовала должной тяги. Оставшуюся четверть часа они обсуждали Везалия и Галена, Парацельса и Аристотеля. Рудольф отметил современность ее взглядов и небывалую для женщины осведомленность. Агата признала, что в его подходе есть определенный резон. Рихтер достал откуда-то пару прошлогодних кислых яблок. От их едкого сока сводило скулы, но Агата съела свое до тонкого огрызка. Ей не хотелось уходить. Она сидела на одеяле под яблоней, болтала о медицине, спорила, соглашалась и мечтала, чтобы время остановилось.

Раньше у Агаты не было друзей.