Крымская война. Попутчики - Борис Батыршин

- Командир, тут еще люк! Канатный ящик, чи шо...

Белых обернулся. Гринго растаскивал тюки, наваленные перед грот-мачтой. Страхует его Змей с АДС-ом. Мичман Кокорин верен себе: на автомат навешано все, что только предусмотрели конструкторы. Глушак, коллиматор, ЛЦУ на мушке... Змей обожает внешние эффекты - вон, и боевой нож на американский манер, ручкой вниз, на груди. Нож у него особый - увидев такой, Рэмбо удавился бы от зависти. Змей специально ездил в Златоуст, лично делал заказ тамошнему знаменитому кузнецу. Ждать пришлось полгода, обошелся нож в полтора немаленьких месячных оклада, зато лезвие, все в разводах дамаскатуры, рубит строительные скобы.

Гринго оттащил в сторону последний мешок, взялся за рым, вделанный в крышку люка и вопросительно глянул на напарника. Змей коротко кивнул и извлек из кармашка на разгрузке «Зарю». Гринго рывком откинул крышку, откатился и встал на колено, ловя стволом проем люка, Змей сорвал кольцо и швырнул шипастую сферу в черноту. Грохнуло; палуба затряслась, из люка выметнулись клубы белого дыма, и тут же, перекрывая остальные звуки, раздался контральтовый женский визг и многоэтажные матерные ругательства, употребляемые без малейшего намека на чужеродный акцент...

I

Из дневника Велесова С.Б.

«15 сентября. Три дня, как встали у бочек в Южной бухте. Корабли отряда вытянулись напротив Графской пристани: «Заветный», за ним «Алмаз», замыкает «Морской бык».

За нами торжественная линия парусных линкоров Черноморской эскадры: «Великий князь Константин", "Двенадцать апостолов", "Париж", "Три святителя", "Варна". За ними - "Селафаил", "Уриил", "Ягудиил", "Императрица Мария", "Ростислав". Дальше, на фоне фортов, чьи пушки перекрывают вход в древнюю Ахтиарскую бухту, фрегаты - "Кулевчи", ""Мидия", "Сизополь". У самых бонов лениво дымит «Громоносец».

Любимое мое занятие в свободные минуты (коих не так много) - рассматривать этих красавцев, увы, уже обреченных неумолимой поступью технического прогресса. Меня завораживает этот лес мачт, переплетение снастей, реев, за которым порой не видно противоположного берега. И всякий раз я даю себе слово под любым предлогом напроситься в гости на один из парусных линкоров.

С берега, со ступеней Графской пристани, сложенных из белого инкерманского камня, на нас смотрят тысячи глаз. Здесь с утра до ночи полно народу: рубахи солдат, матросские робы, пестрые платки баб, торгующих бубликами, таранькой и горячим сбитнем из огромных медных самоваров. Они жадно рассматривают наши корабли; и стоит кому-то помахать с борта рукой, как вся Графская пристань разражается приветственными воплями, вверх летят шапки и бескозырки.

Я был на берегу всего раз, на следующий день после нашего прибытия в Севастополь, когда Зарин со старшими офицерами поехали представляться севастопольским властям. Взяли и меня; в приватном разговоре Зарин попросил не распространяться, кто я на самом деле. Мол, там видно будет - а пока меня представили инженером, наблюдающим за механизмами летательных машин. Эссен настрого велел своим подчиненным-авиаторам следить за речами и не злоупотреблять визитами в город. Особенно досталось Лобанову-Ростовскому, как самому невоздержанному на язык.

Принимал нас князь Александр Сергеевич Меншиков; правнук петровского фаворита и бывший морской министр прибыл в город сравнительно недавно. Он состоял чрезвычайным послом в Константинополе, но с началом войны решил вернуться в Севастополь. Князь ожидал в скором высадки экспедиционного корпуса, и теперь, когда опасения подтвердились, готов взять руководство обороной в свои руки.

Кроме Меншикова, присутствовали вице-адмиралы Корнилов и Нахимов и контр-адмирал Истомин; надо было видеть, как смотрели на них наши офицеры! Те, чьи портреты украшали учебники по истории и военно-морскому искусству, чьи бюсты стояли в залах Морского Корпуса.

***

Флотоводцы видели гостей из будущего не в первый раз. Вечером двенадцатого сентября, когда наш отряд конвоируемый «Владимиром», встал « в виду севастопольских фортов, Бутаков с Зариным отправились на берег. Несколькими часами позже они вернулись на «Алмаз», но уже в сопровождении Корнилова с Истоминым. Адмиралы не могли поверить собственным глазам: вот они, невиданные корабли под Андреевскими флагами, поразительные механизмы, орудия... И главное - люди, офицеры и матросы, прибывшие из горнила другой, страшной войны. Осмотр затянулся допоздна; договорились, что на следующий день офицеры нашего отряда будут уже официально представлены севастопольским властям.

Наутро, после подъема флага вестовые кинулись отпаривать и утюжить форменное сукно, крахмалить воротники, галстухи, надраивать до солнечного блеска пуговицы с якорями. В кают-компании наблюдалась легкая паника - сабли, шляпы и прочее, полагающееся к парадным мундирам, нашлось хорошо, если у каждого третьего. У прапоров по адмиралтейству и мичманов-авиаторов такого вообще отродясь не водилось. Офицеры «Алмаза», из кадровых, оказались запасливее - каюты бывшей яхты царского наместника мало уступали гостиничным номерам. А вот на«Заветном», в его тесноте, только законченному педанту пришло бы в голову хранить в каюте никчемное парадное барахло.

Сомнения разрешил Зарин: офицерам велено было быть на представлении князю в белых кителях с погонами, в фуражках, при старшем ордене и кортике; саблю иметь только командирам кораблей. «Откуда предкам знать, какая у нас форма? - рассудил он. - Главное, чтобы все были одеты единообразно, а то какой-нибудь буквоед нацепит положенные по Уставу шляпу, двубортный мундир и эполеты...»

Вот что значит, отсутствие военной косточки: глядя на эти приготовления, мне приходилось прикладывать изрядные усилия, чтобы сохранить серьезность. И тем сложнее было отмахнуться от возникшего в тайных уголках подсознания (или все же сознания?) порыва: пошить тайком джедайский плащ и пройти по ступеням Графской пристани, скрыв личину под глубоким капюшоном. А потом кэ-э-э-эк достать джедайскую, синего пламени, электросаблю, заботливо отполированную по всем граням надрюченными боцманом матросиками, да кэ-э-эк взмахнуть над головой с молодецким посвистом! Но... «мечты, мечты, где ваша сладость...»

***

В девять тридцать к «Алмазу» подлетела гичка с посыльным офицером. Приказом начальника над Севастопольским портом, капитана первого ранга Ключникова, нам велено встать у бочек. Что мы и проделали под приветственные крики с берега и кораблей. Белокаменные ступени Графской пристани были черны от публики; ванты, реи парусных линкоров сплошь унизаны матросиками. Слухи быстро разнеслись по городу, и теперь всякий, от мала до велика, знает о невиданных пришельцах.

Подозреваю, не у одного меня шевельнулся в душе червячок, когда наш отряд встал под прицелы орудий линкоров. Может, пушечные порты и были откинуты, ради пущего парада - но осадочек, как говорится, остался.

Хотя - трудно винить Корнилова с Нахимовым за то, что они приняли меры к тому, чтобы гости не учинили какой-нибудь пакости. Время военное, мало ли что?