Фима. Третье состояние - Амос Оз

В половине пятого устроили перерыв на кофе. Доктор Варгафтик подошел к стойке, распространяя запахи лекарств и дезинфекционного раствора. Мощная грудь доктора вздымалась, напоминая грудь русского генерал-губернатора, широкие бедра придавали грузной фигуре сходство с контрабасом. По лицу Варгафтика растекалась сеточка кровеносных сосудов, расположенных так близко к коже, что можно было сосчитать удары пульса по подрагиванию капилляров на щеках.

Пружинящей, бесшумной поступью, бархатной кошачьей походкой, точно передвигаясь по раскаленному железу, явился доктор Эйтан, медленно шевеля челюстями и равнодушно жуя резинку Тонкие губы были плотно сжаты.

– Это был весьма необычайный schnitt[25], – заметил доктор Варгафтик, – удачно получилось.

– Мы ее вытащили, – сказал доктор Эйтан. – Все пошло не очень хорошо.

– Ты был совершенно прав насчет внутривенного, – похвалил доктор Варгафтик.

Эйтан ответил:

– Подумаешь, большое дело. Это было ясно с самого начала.

А Варгафтик сказал:

– Бог даровал тебе умные пальцы, Гад.

Фима робко вмешался:

– Пейте. Кофе остывает.

– Герр экселенц фон Нисан! – встрепенулся Варгафтик и зарычал: – Где пропадало ваше высочество все эти дни? Уж наверняка успели сочинить для нас нового “Фауста”! Или “Михаэля Кольхааса”![26] А мы тут почти забыли, как выглядит ваш светлый лик!

И, не в силах остановиться, выдал “известный анекдот” про трех лентяев. И захохотал, не успев дойти до третьего.

Гад Эйтан, погруженный в раздумья, вдруг сказал мягко:

– И все-таки мы не должны были делать это здесь, да еще под местным наркозом. Это необходимо делать в гинекологическом отделении больницы. Под общим наркозом. У нас едва не кончилось осложнениями. Надо об этом подумать, Альфред.

Варгафтик, изменив тон, произнес:

– Что? Ты встревожен?

Гад Эйтан после короткой паузы ответил:

– Нет. Теперь-то я спокоен.

Тамар не решалась вступить в разговор, дважды она открывала было рот, но тут же закрывала. Наконец робко сказала:

– Вам, Гад, так идет этот белый свитер. Хотите чаю с лимоном вместо кофе?

– Хочу. Вот только не надо смотреть на меня как побитая собака.

Варгафтик, этот грузный и неуклюжий миротворец, поспешно перевел разговор на политическую тему:

– Ну, что вы скажете об этом польском антисемите? Ничему не научились и ничего не забыли. Вы слышали, что заявил этот варшавский кардинал о монастыре в Освенциме? Прямо-таки точное повторение старой их песни: эти евреи подстрекают весь мир против несчастной Польши, эти евреи опять хотят разжиться капиталом на своих мертвецах, разве не убиты были и миллионы поляков? А наше чудное правительство смолчало, словно мы все еще под польскими панами, а не суверенное государство. В нормальной стране уже через четверть часа их посла призвали бы на ковер, а потом дали ему пинка под… сами знаете что.

– Не беспокойся, Альфред, – сказал Гад Эйтан, – мы не смолчим. Однажды ночью высадим наших отборных десантников. Проведем молниеносную атаку. Операция “Энтеббе” в Освенциме[27]. От нашего динамита взлетит на воздух их монастырь, и наши бойцы с миром вернутся на базу. Все произойдет совершенно внезапно. Весь мир затаит дыхание, как в старые добрые времена. А после этого мистер Шарон и мистер Шамир примутся молоть всякую чушь о “длинной руке нашей Армии обороны” и о “сдерживающей силе Израиля”. Предлагаю назвать эту операцию “Мир для крематориев”.

Фима воспламенился в одну секунду. “Будь я главой правительства Израиля…” Но мысль эту додумать он не успел, ибо уже дал волю переполнявшему его гневу: – Кому, ко всем чертям, это нужно! Мы обезумели. Свихнулись вконец! С чего бы это нам задираться с поляками по поводу того, кому принадлежит Освенцим? Это начинает походить на вечные наши наскоки: “права наших предков”, “наследие наших предков”, “освобожденные территории никогда не будут возвращены”. Еще немного – и среди газовых камер наши энтузиасты возведут свеженькое поселение “Крематорный Рай”. Так сказать, в доказательство, кому принадлежат спорные территории. Разве Освенцим – еврейское место? Это нацистское место! Немецкое место. По сути, это глубоко христианское место, принадлежащее, в частности, и польскому католичеству.

Да пусть они вместо лагеря смерти устроят монастырь, пусть утыкают там все крестами и колоколами. До последнего квадратного сантиметра. Пусть увенчают каждую трубу крематория Иисусом. В мире нет более подходящего места, где бы христианство могло уединиться само с собой. Это они. Не мы. Пусть они совершают паломничества туда, каются в грехах или, наоборот, празднуют самую великую теологическую победу во всей своей христианской истории. По мне, они могут назвать свой монастырь в Освенциме “Месть сладчайшего Иисуса”. Чего мы суетимся там с демонстрантами и лозунгами? С ума, что ли, мы посходили? Это просто замечательно, если еврей, пришедший поклониться памяти убитых и замученных, увидит густой лес крестов. Услышит со всех сторон колокольный звон. Пусть поймет, что вот оно – сердце Польши. Самая сердцевина христианской Европы. По мне – пожалуйста! Хорошо бы, они и весь Ватикан перевезли в Освенцим. Почему и нет? Чтобы отныне и до воскресения всех мертвых Папа Римский восседал на золотом троне средь труб крематория. И, кроме того…

– Кроме того, хватит трястись в трансе, – процедил Гад Эйтан, подставив под лампу для инспекции свои элегантные длинные пальцы – вдруг случилась с ними какая мутация? Однако не потрудился объяснить, придерживается ли он иного мнения.

– В нормальной стране, – доктор Варгафтик попытался вернуть дискуссию в более умеренное русло, – в нормальной стране вам бы не позволили произносить столь ужасающие и мрачные речи по столь трагическому поводу. Есть вещи, которые даже в частной беседе, даже при закрытых дверях нельзя подвергать осмеянию. Но наш Фима – сгусток парадоксов, а ты, Гад, рад любой возможности позубоскалить над нашим правительством, Освенцимом, операцией в Энтеббе… Главное, чтобы всех рассердить, всех разозлить. У тебя внутри все умерло. Ты бы всех повесил. Вешатель с иерусалимской улицы Алфаси. И все потому, что оба вы ненавидите эту страну, вместо того чтобы, проснувшись поутру, встать на колени и сказать: “Слава Богу за все, что у нас есть здесь, вопреки азиатчине и большевизму”. Из-за дырок вы сыра не видите.

И вдруг, с деланым гневом, весь раздувшись, словно решил наконец-то обратиться в истинного тирана и деспота, трясясь всеми своими багровыми щеками так, что, казалось, вот-вот взорвется, пожилой доктор проревел: