Фима. Третье состояние - Амос Оз

Из будки у входа в резиденцию высунулся полицейский:

– Эй, подойдите! Вы что-то ищете?

– Да, – ответил Фима. – Я ищу завтра.

– Хорошо, но будьте так любезны, поищите его в другом месте. Идите себе дальше. Нельзя здесь стоять.

Призыв этот нашел отклик в сердце Фимы. Иди дальше. Вперед. Не сдавайся. Сражайся до тех пор, пока будешь в силах записывать слова, пока достанет у тебя разума отличить одну идею от другой. Вот только один вопрос: дальше – это куда? Разве не в том состоит вся правда, что он до сих пор и с места не сдвинулся? Как начать двигаться? И в каком направлении?

И тут совсем рядом раздался голос, спокойный и полный мудрости: “Фима! Где же ты?”

Фима остановился и ответил с огромным чувством: – Здесь я. Здесь.

Но только вопли котов, предчувствующих весну, были ему ответом. А потом, подобно губке, стирающей все, по улице пронесся шелест ветра.

“Си́тра де-иткáсиа”, – произнес Фима про себя по-арамейски одно из речений Каббалы. И повторил: “Си́тра де-иткáсиа” – “сокрытая сторона”. Он шагал все так же медленно, миновал здание “Терра Санта”, безжизненное, все окна черны, постоял у светофора на площади Парижа в ожидании зеленого света и начал подниматься вверх по улице Короля Георга к центру. Он не замечал ни холода, забравшегося под куртку, ни капель, стекавших на лицо с потрепанной кепки, ни редких торопливых прохожих, бросавших быстрые взгляды на странного человека, явно полностью погруженного в ожесточенный спор с самим собой. Фима подумал, что о холоде он забыл совсем напрасно, с иерусалимской зимой шутки плохи. А вдруг Аннет Тадмор забеременела от него? Снова придется прыгать на борт какого-нибудь грузового судна, скрыться в Греции. В Ниневии. На Аляске. Или на Галапагосских островах. В потемках матки Аннет, в сумеречных лабиринтах влажных тоннелей его слепое семя в эту самую минуту прокладывает путь, помогая себе смешными движениями хвостика, дергается туда и сюда в тепловатой жидкости, этакий Фима-головастик, лысоватый наверное, в крошечной мокрой кепчонке, и нет у него ни глаз, ни мозгов – слепец, стремящийся к сокровенному источнику тепла, и весь он – только головка и хвост, да еще инстинкт, побуждающий протолкнуться поглубже, угнездиться поуютнее; он бодает оболочку яйцеклетки, во всем похожий на родителя своего, охваченный одним лишь страстным желанием: раз и навсегда свернуться калачиком, съежиться в глубинах женского естества, успокоиться и – спать, спать. Фиму обуяли ужас и зависть к собственному пронырливому семени. Ухмыляющемуся семени. Под желтым фонарем у фасада синагоги “Иешурун” Фима остановился и взглянул на часы: еще можно успеть на последний сеанс. Жан Габен наверняка не разочарует. Но где же он должен встретиться с Аннет? Или с Ниной? Или где они вдвоем должны встретиться с ним? Похоже, нынешним вечером он точно разочарует Жана Габена. Парень с девушкой обогнали Фиму, бредущего мимо Дома Ступеней. Парень сказал:

– Ладно. Значит, мы вдвоем пойдем на уступки.

– Поздно, не поможет, – ответила девушка.

Фима ускорил шаг. Ему захотелось подслушать их разговор. Почему-то ему казалось, что жизненно важно узнать, о каких уступках идет речь. Неужели и эти двое нынче вляпались в беременность? Но парень вдруг стремительно развернулся, яростным жестом вскинул руку, останавливая проезжающее мимо такси, и открыл дверцу. На спутницу свою он даже не посмотрел.

Фима понял, что через пару секунд девушка останется одна, брошенная посреди улицы под дождем. И уже вертелись у него на кончике языка первые слова, которыми начнет он беседу, слова поддержки, осторожные, чтобы не напугать ее, – мудрая, грустная фраза, которая, несомненно, вызовет у нее улыбку сквозь слезы.

– Вернись, Иоав! Я уступаю.

И парень, не потрудившись даже захлопнуть дверцу машины, вернулся к девушке, обнял, зашептал что-то на ухо, и оба покатились со смеху. Водитель такси разразился бранью, и Фима поспешил исправить несправедливость, возместить водителю упущенную прибыль. Он сел в машину, захлопнул дверцу и сказал:

– Извините за этот балаган. В Кирьят Йовель, пожалуйста.

Водитель, грузный человек с густой седоватой шевелюрой, востроглазый, пышноусый, проворчал сердито:

– Ну и манеры. Сначала останавливают, а потом выпрыгивают. Вы что, не знаете, чего хотите?

Фима, заключивший, что водитель посчитал его заодно с парочкой, забормотал:

– Да ничего же не произошло. Задержка и минуты не длилась, мы уже разобрались. К чему так сердиться.

Фима решил и с этим таксистом завести политическую дискуссию. Только теперь он не промолчит, если услышит кровожадные дикости, а с помощью простых доводов, ясных и четких, переубедит собеседника. Он готов был продолжить речь, которую заготовил для премьер-министра, начав с той точки, на которой остановился. Но когда осторожными замечаниями попытался выяснить позицию таксиста по вопросу мира с палестинцами, тот перебил его, вполне дружелюбно:

– Оставьте меня в покое со всем этим, мой господин. Мои идеи обычно выводят людей из себя. Послушают они меня и впадают в прострацию. Поэтому я уже давно прекратил спорить. Жаль силы тратить. Если бы эта страна была в моих руках, то за три месяца я бы поставил ее на ноги. Но только люди в этой стране давно не думают головой. Только желудком. Да яйцами. Так зачем же понапрасну тратить свое здоровье? Я всякий раз завожусь, нервы на пределе. Ничего не поделаешь. У нас властвует сброд. Хуже арабов.

– А если я пообещаю вам не выходить из себя и вас не раздражать? Просто согласимся с тем, что нет меж нами согласия, и все?

– Хорошо, – ответил таксист, – только помните, мой господин, что вы сами захотели. Я вот что считаю. Заради “истинного мира”, как любят у нас говорить, заради безопасности я готов самолично отдать им и Иудею, и Самарию, и Западный берег реки Иордан – короче, все “территории”, кроме Стены Плача в Иерусалиме, да еще скажу спасибо за то, что избавили меня от Рамаллы и Газы. С тех пор как навалился на нас весь этот мусор в шестьдесят седьмом, страна катится в тартарары. Эти у нас все замусорили. Ну, каково вам это слушать? Небось начнете тут же гвоздить меня стихами из Священного Писания?

С огромным трудом сдерживая чувства, Фима спросил:

– И как же, позвольте узнать, пришли вы к такому выводу?

– В конце концов, – сказал таксист устало, – все к нему придут. Но только после того, как погибнут еще несколько тысяч. Нет выбора, мой господин. Араб не испарится, да и мы никуда отсюда не денемся, а жить вместе не можем – мы подходим друг другу примерно как кошка с мышкой. Такова реальность, этого требует и справедливость. Сказано в Писании: если два клиента схватились за молитвенное покрывало и каждый вопит, что талит принадлежит только ему, то берут ножницы и разрезают. Так постановил еще Моисей, и поверьте мне, он-то слабоумным не был. Лучше разрезать талит, чем резать все время детей. Какая улица, вы сказали?

– Почет вам и уважение, – отозвался Фима.