Терновый венец офицера русского флота - Александр Витальевич Лоза

кого искать помощи и защиты?… Кто отдаст им хоть эти изуродованные трупы? К новым, революционным властям, авось они растрогаются… Скорее туда! Но там их встречают только новые оскорбления и глумливый хохот. Кажется, что в лице представителей грядущего, уже недалекого Хама, смеется сам Сатана…».

На окраине Хельсинки есть небольшая православная церковь Ильи Пророка. Внутри этой церкви слева от резного иконостаса, на стене четыре серебряные пластины, образующие крест. Это — Морской Крест — памятник офицерам Российского флота, похороненным в Финляндии. На нем фамилии более ста человек. И для многих из них датой ухода из жизни стали первые дни марта 1917 года…

Слава Богу, появилась инициатива почтить память офицеров Балтийского флота, ставших жертвами Февральской революции в Гельсингфорсе. Инициативу поддержали российское посольство и финская православная церковь.

17 марта 1997 года, в день 80-летия гибели адмирала А.И.Непенина, в память погибших чинов Балтийского флота в Успенском кафедральном соборе в Хельсинки, в торце почетной алтарной части была установлена памятная доска с именами 59 погибших. Освятил мемориальную доску, специально приехавший в Хельсинки, глава финской православной церкви митрополит Гельсингфорсский Лев. Панихиду по-русски отслужил настоятель Успенского собора, глава православной общины Хельсинки протоиерей отец Вейкко. Торжественно и печально звучал под сводами собора голос протодьякона отца Михаила, сына русского эмигранта, офицера Северной армии генерала Миллера. Вместе с церковным хором в службе участвовал и протоиерей Покровского храма Московской патриархии отец Виктор.

Впервые в старинном соборе, некогда главном русском православном храме Гельсингфорса, где бывали убитые в 1917 году моряки, появилась доска с именами офицеров Российского императорского флота — людей чести и долга, которыми можно и нужно гордиться.

Несмотря на все вышесказанное, современному читателю достаточно трудно понять, почему в 1917 году немалая часть нижних чинов русского флота, в одночасье, превратилась в огромную банду убийц, грабителей, насильников и дезертиров. Писатели-маринисты в советское время пытались дать свое понимание истоков противостояния на флоте, в виде возвышенно-наивного описания двух «оборотных сторон медали» корабельной жизни, объясняющие эти трагические события.

Борис Лавренев в романе «Синее и белое» пишет о двух сторонах флотской жизни: «На одной стороне — сверкание погон, кортиков, орденов, чины, войсковые печати родовых жалованных грамот, гербовые страницы дворянских книг, успехи, волшебно смеющаяся жизнь, слава, женщины, прекрасные как цветы, утонченная романтика любовной игры; на другой — бесправие, темень, безымянность, каторжный матросский труд, кабаки, упрощенная любовь… подальше от начальственных глаз таимые черные мысли».

Как мы видим, в действительности все было намного трагичнее и сложнее. Известно, что с началом войны в 1914 году патриотический подъем в России был очень силен. Более того, показателями этого патриотического подъема стали и антинемецкие выступления на флоте, проявившиеся у нижних чинов, против офицеров, носителей немецких фамилий. В официальном отчете по Морскому ведомству о дисциплине морских команд за 1914 год, писалось следующее:

Патриотическое воодушевление, охватившее с началом войны все население империи, благодетельное влияние запрещения продажи водки, спиртных напитков и отмена выдачи командам флота чарки вина натурой еще более усилила в нижних чинах сознания святости долга и беззаветной преданности Престолу и отечеству и в результате политическая пропаганда, резкое уменьшение коей замечалось и в прошлом году — вовсе прекратилась.

Как показали прошедшие в феврале — марте 1917 года события, менее всего были подвержены «революционному» влиянию корабли и соединения, наиболее активно воевавшие на море в годы войны: соединения подводных лодок, миноносцы Минной дивизии.

С другой стороны, стоявшие в базах Балтийского моря линейные корабли, в первую очередь стали рассадником «революционных» идей различного толка: от оголтелого анархизма, до крайнего большевизма. Именно их команды оказались наиболее восприимчивы к политической пропаганде и подвержены влиянию береговых «агитаторов». Именно психология матросов, живущих в стальных городах — линкорах, крестьян одетых в морскую форму, не бывавших в море и не видевших настоящей морской службы, кроме муштры, объясняет то, с какой легкостью, они поддавались любой пропаганде.

Современник тех смутных дней, видный деятель партии эсеров В.М.Чернов, так писал об особенностях жизни матросов:

«И другая особенность — жизнь на самодовлеющих “плавучих крепостях” также наложила на матросскую среду свой отпечаток… Буйная удаль, с примесью непостоянства, беззаботная подвижность и неприкованность ни к каким прочным “устоям” и, наконец, самодовлеющее противопоставление остальному миру, при крепкой товарищеской спайке в узком кругу».

Во время бунта на линкорах в Гельсингфорсе, наибольшей жестокостью и призывами к убийствам отличались именно «вожаки» восстания — люди, с революционным, либо с уголовным прошлым, и, как правило, не имеющие отношения к действующему флоту, «отморозки», как мы сказали бы сейчас, за деньги готовые на любую подлость и преступление, были и есть в любые времена. Были они и в 1917 году, были тогда и державы готовые все это оплачивать. Именно они организовывали якобы «стихийные» матросские митинги, направляли толпу по конкретным адресам для арестов и убийств офицеров. Именно безумство вседозволенности, умело сообщенное матросской толпе этими «вожаками»-провокаторами, толкало многих матросов на преступления.

При этом, основная масса матросов не жаждала убивать своих офицеров. Многие из них оказались заложникам того шального, «революционного» времени и действовали под влиянием внешних обстоятельств и провокаторов, что ни в какой мере их не оправдывает.

Память об этих событиях глубоко врезалась в души флотских офицеров, поэтому в дальнейшем, морское командование Белых флотилий, старалось не брать матросов в свои части. Более того, если пленных красноармейцев, особенно из числа мобилизованных, белые офицеры зачисляли к себе на службу, то пленных матросов всегда ждала смерть. Так глубоко прошел «революционный» разлом, по сердцам флотских офицеров.

Появившиеся в конце февраля 1917 года на кораблях и в частях судовые комитеты и общие собрания команд, все больше входили во вкус матросского самоуправления. Они присваивали себе право объявлять доверие или недоверие своим командирам и офицерам. В команде «Расторопного» комитет выдвинул требование убрать нескольких унтер-офицеров, офицеров пока не трогали. Мичман Садовинский знал, «чистки» кают-компаний на других кораблях — в полном разгаре.

Если меня выбросят с флота, — думал мичман, — это станет трагедией моей жизни, но торговать спичками на улицу, я не пойду.

Так как в матросские комитеты выбирались, преимущественно горлопаны и крикуны, люди случайные и далеко не лучшие, то под видом демократии, на флоте процветала самая настоящая анархия.

Свидетель событий, происходивших на кораблях Минной дивизии, офицер эскадренного миноносца «Новик» мичман А.Завьялов, вспоминая «чистки» офицеров инициированные матросами, пиcал:

«На “Новике” был комендор Пашков… После революции он прямо захворал манией величия. Вот мечтал стать офицером, и хотя был малограмотен и еще меньше образован, возомнил себя самым умным на судне. Всегда