Тайна воцарения Романовых - Валерий Шамбаров

Положение Руси отчасти облегчалось ошибками ее противников. Шведский король при всех своих военных талантах был посредственным политиком. Он возмечтал стать полным хозяином на Балтике. Завоевания в России счел уже обеспеченными, для окончательного усмирения оставил под Новгородом наемников и объявил войну Дании, выступив против нее с лучшими войсками. А в Речи Посполитой пошел разлад. Литовские паны настаивали на активизации войны с Россией — надеясь за счет захватов увеличить собственные владения. А польские магнаты скаредничали, не желая нести лишних расходов ради приобретений короля и литовцев. К тому же их собственным владениям угрожали турки. Очередным яблоком раздора между Стамбулом и Варшавой стала Молдавия — в период турецкой смуты поляки стали сажать на молдавский престол своих ставленников и считали их своими вассалами. Теперь же Порта вновь окрепла, развязала руки в Закавказье и нанесла несколько поражений войскам Потоцкого и Жолкевского. И находившийся в плену Шеин сумел передать в Москву: “У Литвы с Польшей рознь большая, а с турками мира нет; если государевы люди в сборе, то надобно непременно литовскую землю воевать и тесноту чинить, теперь на них пора пришла”.

Россия надеялась воспользоваться польскими затруднениями. Было собрано 12 тыс. войска, которое возглавили Дмитрий Черкасский и Михаил Бутурлин. Воеводы действовали грамотно. На востоке у поляков остались лишь запорожцы и гарнизоны крепостей, разложившиеся от грабительства. Русские перешли в наступление, отбросили врага от Калуги, взяли Вязьму, Дорогобуж. Разбитый Сагайдачный отступил в Белую. Там его осадили. Гетман с небольшими силами сумел вырваться и бежать, а значитальная часть его отряда сдалась. Черкасский подступил к Смоленску. Но для овладения столь мощной крепостью сил было недостаточно, да и тяжелая артиллерия осталась в Москве — ведь сохранялась опасность нападения поляков и татар на столицу. И Черкасский принял единственно верное решение выморить гарнизон блокадой. Выслал отряды, которые возвели острожки на старой границе, перекрыв дороги, по которым в Смоленск могли поступать подкрепления и припасы. А остальная армия встала у города, окружая его полевыми укреплениями.

Но правительство Салтыковых делало ошибки еще и более грубые, чем шведы и поляки. На волне первоначального энтузиазма после избрания царя оно сумело наскрести вторую армию, около 5 тыс. И вместо того, чтобы подкрепить Черкасского, командование войском вручили Дмитрию Трубецкому и Мезецкому и отправили их против шведов. И без того мизерные силы были распылены на два фронта. Армия вышла на подступы к Новгороду. Разумеется, брать его столь малочисленным контингентом было немыслимо. Очевидно, рассчитывали, что сами новгородцы поддержат. Но ведь у них было уже свое, “Новгородское государство”! А если бы кто и захотел выступить на стороне соотечественников, то разве это позволил бы Делагарди и его гарнизон? Например, архимандрит Хутынского монастыря Киприан за свою патриотическую позицию был брошен в тюрьму. В результате Трубецкой остановился в Бронницах, в 30 км от Новгорода, где и застрял, не зная, что делать дальше.

А Салтыковы проявили склочный характер и активно утверждали собственный авторитет, попирая других. Хотя руководители освободительного движения недавно получили награды, временщики сразу принялись ставить их “на место”. Просьбы Трубецкого о подкреплениях и снабжении его войска оставлялись без внимания. А с Пожарским был спровоцирован местнический спор. Местничество являлось давней традицией русской знати. Каждый род вел учет происхождения, чинов и постов своих предков. И если, к примеру, Иванов был воеводой, а Петров у него в товарищах, то правнук Иванова отказывался быть в подчинении потомка Петрова. Даже несмотря на царские опалы, твердо стоял на своем. Или требовал особую “невместную грамоту” — чтобы в данном случае быть “без мест”. Иначе возник бы прецедент, что род Петровых выше Ивановых. А поскольку отношения были весьма запутанными, нашлось бы еще несколько родов, получивших повод потеснить Ивановых еще ниже по иерархической лестнице.

Кстати, подобное было характерно не только для Руси, аристократы той эпохи везде крайне болезненно относились к старшинству своих родов. Скажем, во Франции принцы Суассон и Конде поспорили, кому принадлежит право подавать салфетку за королевским столом, и стали смертельными врагами. Но если французские аристократы в таких случаях начинали плести заговоры или хватались за шпаги, то в России поединки были запрещены Иваном Грозным, и стороны начинали местнический спор, который предстояло рассудить царю и Боярской Думе.

Пожарского сперва втянули в местничество с Гаврилой Пушкиным, а потом с Борисом Салтыковым. И если спор с Пушкиным, явно более “худородным”, царь и его окружение оставили без последствий, то в конфликте с Салтыковым Пожарского официально объявили проигравшим и “выдали головой” временщику, что теоретически означало вообще отдачу в холопы. Хотя на практике ограничивалось тем, что проигравший должен был пешком явиться на двор победителя, поклониться до земли, выслушать на коленях все, что тот скажет, и получал от него прощение. Но это считалось жутким бесчестьем. Салтыковы таким образом оскорбили и фактически выперли со службы лучшего полководца. А блестящий командир Дмитрий Лопата-Пожарский, командовавший у брата авангардами, очутился на воеводстве в заштатной крепостенке Самаре — при прежних царях она считалась местом ссылки. Позже был арестован Троицкий архимандрит Дионисий, один из вдохновителей земской борьбы, по глупому и непроверенному доносу о ереси попал в заточение, подвергался побоям и глумлениям.

А между тем снова напомнил о себе Заруцкий. Он попытался обосноваться на Дону, но казаки его не приняли. Тогда атаман с Мариной и тясячей оставшихся сторонников подался в Астрахань. Судьба Лжедмитрия IV неизвестна, то ли Заруцкий с ним покончил, то ли его не стало раньше, но сперва самостийная Астрахань приняла атамана доброжелательно. И Заруцкий развернул обширные планы втянуть в русские дела еще и персов с турками, отправил послов к Аббасу, обещая отдать ему Астрахань за помощь. Воевода Хворостинин встревожился, намеревался противодействовать. Атаман оказался расторопнее. Убил воеводу и других начальников, арестовал архиепископа. А из тюрьмы выпустил ногайского князя Джан-Арслана. И, угрожая нападением ногаев и своих казаков, заставил подчиниться кочевавших поблизости астраханских татар, уже присягнувших Михаилу. У их князей Иштерека, Тильмамета и Каракелмамета взял в аманаты (заложники) сыновей. А астраханцев, в свою очередь, привел к покорности, опираясь на союз с татарами и ногаями.

Город терроризировал он жесточайше. Всех неугодных хватали вместе с женами и детьми, пытали огнем, каждый день происходили казни. “Царица” Марина запретила даже звонить к заутрене — опасаясь, что это может быть сигналом к бунту. Заруцкий собирал лошадей и строил струги, чтобы весной начать поход по Волге на Москву. Разослал гонцов к волжским, яицким, донским казакам, на Терек, пытался связаться с калмыками. Отправил грамоты к “воровским казакам”, банды которых бродили по менее разоренному северу. Однако Аббаса перспектива приобрести Астрахань не прельстила. Ссориться с Россией, важнейшим торговым партнером Ирана, было бы себе дороже. Терек тоже не поддержал. Когда Заруцкий вызвал к себе тамошнего воеводу Головина, казаки и стрельцы постановили его не выдавать и отписали: “Разве с Головиным хотите сделать то, что уже сделали с Хворостининым? Не быть нам с вами в воровском совете, не отстать нам от московских чудотворцев”.