Врангель. Последний главком - Сергей Карпенко

На мост Врангель вступил с последним взводом уманцев. Только теперь услышал комариный зуд и ощутил на щеке свербящую боль от укуса.

На другом берегу сёстры перевязывали ещё живых, а санитары перекладывали их с телег в лазаретные линейки. Убитых накрывали холстинами. В густеющих синих сумерках ярко белели фартуки, платки и нарукавные повязки с красным крестом.

Появился наконец-то поручик-доброволец с донесением от Дроздовского. Распечатывая пакет, Врангель уже знал, что там... Кто-то за спиной зачиркал спичкой, но разобрал и без света. Начальник 3-й дивизии кратко сообщал, что его атаки успехом не увенчались, артиллерийские патроны израсходованы полностью, потери понесены жестокие, и он, дабы не умножать их, от дальнейшего наступления вынужден отказаться...

Не задавая вопросов, расписался в получении. Записку, перегнув пополам, сунул в нагрудный карман. Усмехнулся горько и неприметно... Ну что, полковник Дроздовский? Какова теперь цена вашим наполеоновским планам? Пора бы понять: какая лошадь придёт первой — не интриганами в штабных кабинетах решается, а судьбой в чистом поле...

На душе замутило. Глядеть на казаков стало тошно. Ещё несноснее была мысль, что все видят его бессилие и позор... Третью неделю крутится как белка в колесе, с ног валится от недосыпа, разругался со штабом армии — и всё псу под хвост! Казаки за ним не пошли... Но не потому же, чёрт возьми, что на нём — фуражка вместо папахи и сапоги со шпорами вместо чувяк!..

Ветер выдохся и похолодал. Замерли и стихли камышовые стены. Вода в Чамлыке почернела. Птицы, успокоившись, устраивались на ночлег.

Далеко за полночь, едва одолевая истому, проработали Врангель и Дроздовский в атаманском кабинете: разобрали допущенные ошибки и спланировали повторную операцию... Понесённые потери — более десятой части в обеих дивизиях — приток добровольцев и мобилизованных обещал компенсировать быстро. С Кавказской и Потаённой вот-вот должны подвезти боевые припасы. Время не терпит, поэтому назначили на 21-е.

Дроздовский, хотя и издёргавшийся вконец, горел жаждой боя. Всё сулило победу. Включая и то, что большевики даже не попытались использовать свой успех: следовательно, ослабели серьёзно...

А ни свет ни заря — телеграмма из Екатеринодара: Деникин объявил Дроздовскому выговор за изменение директивы об атаке Михайловской со стороны Курганной. И приказал немедленно возвратиться в район Армавира, где противник перешёл в наступление, сбил заслон Тимановского и овладел переправой через Кубань.

За ночь восточный ветер выдохся, пыль улеглась, и стол накрыли в саду.

Мрачнее тучи, Дроздовский комкал в кулаке телеграмму. К завтраку не притронулся.

Хотя аппетит у него, успел заметить Врангель, лошадиный: постоянно жуёт или грызёт что-то. Даже семечки подсолнечные, будто он не полковник Генштаба, а «товарищ» с рабочей окраины.

— Неудачи всех дивизий в последних боях только доказывают мою правоту... — Голос Дроздовского звучал тише и глуше обычного, обкусанные губы, скованные по бокам горькими складками, едва приоткрывались. — Говорил же Суворов, что «ближнему по его близости лучше видно»... А Деникин, даже не разобравшись на месте в причинах неудач, делает мне выговор. Без всякой вины! Что же, я ему должен объяснять, как юнкеру, что директива указывает только основную идею, но не способ выполнения?! Ведь директивы его я не изменял: Михайловскую группу с фланга обошли и со стороны Курганной атаковали.

Врангель кивал согласно, но думал о другом: а почему, любопытно знать, выговор объявлен одному Дроздовскому?

— Я что, эту несправедливость заслужил своей безукоризненной репутацией на Великой войне и своим историческим походом от Ясс до Новочеркасска?! Я привёл с Румынского фронта две с половиной тысячи человек. Прекрасно вооружённых и с большим запасом огнеприпасов. Силою мой отряд равнялся всей тогдашней Добровольческой армии, а духом был много выше... Краснов убеждал меня не присоединяться к Деникину, а наступать на север вместе с его донцами. Клялся снабдить всем необходимым. Убеждал, что я — лучшая замена убитому Корнилову... Но я считал преступным разъединять силы. Я думал не о себе, а о России. Потому и встал добровольно под начало Деникина. И тем спас Добровольческую армию от умирания... Что, в благодарность за это за всё я получил два выговора?!

Врангелю помимо привычной уже горечи послышалась истеричная обида. За минувшую ночь он склонился к мнению, что наполеоновские замашки — всё же не главное в Дроздовском. Главное — упрямая и болезненная правдивость. И вдобавок — слишком он впечатлительный и ранимый. Отсюда и ершистость. Мальчишеская какая-то... Нет, такие вождями не становятся.

— Именно этим и заслужили, Михаил Гордеевич. Вы часто встречали старших начальников, которым нравится читать правду в рапортах? Которые не завидуют подвигам подчинённых? Которые справедливы к тем, кто чужд угодничеству?

— Да ведь великая русская армия оттого и погибла, Пётр Николаевич! Оттого, что старшие начальники не хотели слушать неприятной правды. И благоволили только к тем, в чьих устах всё обстояло благополучно... А тех, кто имел смелость открыто говорить правду, затирали и удаляли. Неужели и Добровольческая армия потерпит крушение по этой же причине?

И этот вопрос Врангель нашёл риторическим. Но отвечать не стал по иной причине: его вдруг взяли сомнения, умно ли поступает, отмалчиваясь и только потягивая собеседника за язык. Не случилось бы водевиля: боялся быть обманутым другим, а обманул себя сам.

— Боюсь, к этой старой причине добавились новые. Например, отсутствие денег и снабжения...

— Денег Алексеев мог бы достать сколько угодно... И у нашей буржуазии, и у союзников. Под одно своё имя! Если бы его не отодвинули Деникин с Романовским...

— Что значит отодвинули?

— А то и значит... Ещё в конце мая, когда я привёл свой отряд в Мечетинскую, это было заметно. Отряд прошёл парадом, с музыкой. Принимал Деникин. Рядом с ним торчал истуканом Романовский. А старик Алексеев даже назад отступил, чуть не за их спины. Всем своим видом показывал, что вся власть — у них. Потом он и сам дал мне понять...

— Вы с ним встречались?

— Один раз. Представлялся... — Дроздовский снял пенсне и принялся протирать бумажной салфеткой толстые овальные стёклышки. Его глубоко посаженные серые глаза показались Врангелю чересчур большими и какими-то невидящими. — Так устроена Россия: когда талантливые вожди уходят со сцены, судьба назначает к водительству бесталанных заместителей. А их бесталанность губит великое начинание, накладывает на всё печать могилы... Поскольку утверждают они себя не за счёт самоотверженной работы, а за счёт интриг и бумагомаранья. Не согласны?

— Пожалуй. Рыба портится с головы... — Мелкими глотками Врангель отпивал парное молоко из большой фарфоровой чашки. — Так что Михаил Васильевич сказал вам?