Волшебники - Лев Гроссман

Дурные мысли одолевали — он не мог или не хотел остановить это мозговое кровотечение. Отныне он дипломированный маг. Он научился произносить заклинания, видел Врага и остался жив, слетал в Антарктику на собственных крыльях и вернулся голый назад одной лишь силой своей магической воли. Железный демон вмонтирован в его спину. Кто бы мог подумать, что можно обладать всем этим и ничего ровным счетом не чувствовать? Чего ему еще не хватает? Может, все дело в нем? Если он не чувствует себя счастливым даже здесь и сейчас, в нем должен присутствовать какой-то крупный дефект. Счастье, не успел он его обрести, снова от него ускользнуло. Ничто хорошее не длится долго. Как Филлори. Ужасная мысль.

Его заветное желание исполнилось, и тут же начались неприятности.

— У нас вся жизнь впереди, а мне хочется лечь и поспать, — сказала Элис.

Позади них послышался тихий звук, точно лопнул мыльный пузырь или кто-то вздохнул.

Квентин обернулся и увидел их всех. Джош отрастил белокурую бородку и еще больше смахивал на аббата. Дженет проколола себе нос и, возможно, еще что-нибудь. Элиот был в темных очках, которые в Брекбиллсе никогда не носил, и в рубашке неописуемой прелести. Их сопровождал еще один человек, чуть постарше: высокий, смуглый и красивый, как на картинке.

— Пакуйте манатки. — Джош ухмыльнулся еще шире и распростер руки, что твой пророк. — Мы заберем вас отсюда.

Прошло два месяца. Настал ноябрь — не брекбиллсский, а реальный (Квентину приходилось напоминать себе, что он теперь постоянно живет по реальному времени). Он прислонялся виском к холодному окну их квартиры. Далеко внизу виднелся аккуратный скверик с красно-рыжими деревьями; его газоны выглядели потертыми, как старый ковер.

Они с Элис, держась за руки, лежали на полосатой тахте у окна; чувство было такое, будто волны только что вынесли их плот на необитаемый остров. Электричество не горело, но в комнату сквозь полузадернутые шторы проникал молочный свет дня. На кофейном столике рядом лежала шахматная доска с остатками кровопролитной партии.

В квартиру, кое-как обставленную сборной мебелью, они заселились нелегально, отыскав крайне сложным магическим способом в Нижнем Ист-Сайде временно не занятую недвижимость.

Густая тишина висела вокруг, как белье на веревке. Они молчали уже около часа, и никому не хотелось начинать разговор. В стране вкушающих лотос слова ни к чему.

— Сколько времени? — спросила наконец Элис.

— Два, начало третьего. — Квентин, повернув голову, взглянул на часы. — Два ровно.

Загудел домофон.

— Элиот, наверно, — сказал Квентин, не двигаясь с места.

— Так рано?

— Ну да.

— Ты не говорил, что уйдешь в два часа.

Квентин сел с помощью одних брюшных мускулов, одновременно убрав руку из-под головы Элис.

— Может, и не уйду еще, — сказал он, открывая Элиоту подъезд.

Брекбиллс, хотя миновало всего два месяца, остался в прошлой жизни — одной из. Квентин, которому исполнился двадцать один год, полагал, что проживает уже третью или четвертую жизнь.

Он думал, что после роскошного брекбиллсского кокона будет ошарашен Нью-Йорком, где реальные люди живут реальной жизнью в реальном мире и делают реальную работу за реальные деньги. Пару недель город действительно поражал его своей бесспорной реальностью, если понимать под реальностью отсутствие магии, одержимость деньгами и невероятную грязь. Квентин совсем забыл, что значит постоянное проживание в большом мире. Никаких тебе чар: все остается таким как есть. Все поверхности густо покрыты словами — афишами, плакатами, граффити, планами города, вывесками, предупреждениями о парковке — но ни одно из этих слов не имеет силы. В Брекбиллсе каждый кирпич, каждый куст и каждое дерево веками мариновались в магии — здесь правили приземленность и грубая физика. Точно коралловый риф, из которого ушла жизнь: раскрашенная скала и ничего больше. Настоящая пустыня для мага.

Но и здесь, как в любой пустыне, была своя жизнь — стоило только копнуть поглубже. В Нью-Йорке помимо брекбиллсской элиты существовали и другие магические культуры — эмигрантские, маргинальные. Старшие физики — хотя за пределами Брекбиллса они перестали употреблять этот термин — устроили для новичков экскурсию на метро. В одном кафе без окон на Куинс-бульваре казахи вместе с хасидами занимались теорией чисел. Корейские мистики во Флашинге угощали экскурсантов клецками, поклонники Изиды практиковали в кабаке на Атлантик-авеню египетский уличный сглаз. Паром перевез выпускников на Стейтен-Айленд, где имелся конклав филиппинских шаманов — там они пили джин-тоник у ослепительно-голубого бассейна.

Со временем эти познавательные вылазки стали надоедать им. Интересного и без них хватало, а срочных дел у вчерашних студентов не было. Магия никуда не денется, сознавал Квентин — он и так отдал много времени и сил этой тяжелой работе. В Нью-Йорке, кроме магического подполья, существовали еще питейные заведения, причем в огромном ассортименте. Там можно было достать наркотики — самые настоящие! Носители волшебной силы, ничем не занятые и никем не сдерживаемые, шатались по всему городу.

Элис все это восторгало несколько меньше, чем Квентина. Она отложила свои планы в области государственной службы или науки, чтобы пожить в Нью-Йорке с Квентином и остальными, но магией заниматься не перестала — откуда у нее только силы на это брались после всех ночных выходов? Квентин, глядя на нее, испытывал легкий стыд и даже вякал что-то насчет повторной экспедиции на Луну, хотя дальше слов не продвинулся. Элис наградила его целым рядом исследовательско-космических прозвищ — Скотти,[31]Майор Том,[32]Лайка; из-за полнейшего бездействия астронавта они звучали почти издевательски. Квентин твердо вознамерился выпустить пар, стряхнуть с себя эльфийскую брекбиллсскую пыльцу и вообще «пожить». Тех же взглядов придерживался и Элиот («а печенка-то нам на что?» — говорил он с преувеличенным орегонским акцентом). Не проблема, думал Квентин — мы с Элис просто разные люди, в этом и весь интерес.

Интерес — это еще слабо сказано. Кайф. Весь первый год выпускники Брекбиллса могли пользоваться финансовой помощью фонда, существовавшего за счет магических инвестиций. После четырех монастырских лет деньги сами по себе были магией, которую Квентин широко применял, превращая одно в другое и создавая что-то из ничего. Денежные люди считали его богемой, богема — денежным мальчиком. Все в целом находили его умным и симпатичным и приглашали всюду: на благотворительные собрания, в подпольные клубы покеристов и бары с дурной репутацией, на крыши небоскребов и нарковыезды в лимузинах. Они с Элиотом выдавали себя за братьев и слыли хитом сезона. Отличники мстили за погубленную зря юность.