Волшебники - Лев Гроссман

Тот уже не впервые отключался таким манером, но через пару минут очухался и увел их обратно в столовую, прихватив виски в необычной формы бутылке.

Праздник близился к завершению — все старались вести себя так, чтобы Элиот не завелся опять, а Ричард не выступил с новой проповедью. Джош вскоре ушел провожать Анаис; Ричард тоже удалился, оставив Квентина, Дженет и Элиота среди пустых бутылок и смятых салфеток. Одна из свечей прожгла дыру в скатерти. Куда подевалась Элис — ушла домой или свалилась в одной из свободных спален? Ее мобильный не отвечал.

Элиот притащил к столу пару оттоманок и улегся на них, как римлянин. Ложе было слишком низкое, за напитками приходилось тянуться — Квентин видел только его шарящую по столу руку. Дженет улеглась рядом с ним, пробормотав:

— Кофе?

— Сыр, — сказал Элиот. — Есть у нас сыр?

«И это все?» — запела, как по сигналу, Пегги Ли из музыкального центра. Что хуже, думал Квентин: суровый Бог, если правда на стороне Ричарда, или совсем ничего, если Элиот прав? Магия, созданная с какой-то целью, или магия, с которой можно вытворять все, что хочешь? Им овладело что-то наподобие паники. Опереться не на что, и вечно так продолжать нельзя.

— Есть морбьер на кухне, — сказал он. — Двухслойный в тему: утренняя дойка, вечерняя дойка.

— Точно, — вспомнила Дженет. — Давай, Кью, сходи.

— Я сам, — заявил Элиот и скатился с кушетки на пол, зловеще громко стукнувшись головой о паркет.

Когда двое других подняли его, он смеялся. Вопрос о сыре отпал; Квентин взял Элиота за плечи, Дженет за ноги. На выходе его не менее громко приложили головой о косяк. Теперь уж все трое скисли от хохота. Пострадавшего уронили, и он треснулся башкой третий раз подряд — ой, умора!

Дорога до спальни заняла у них двадцать минут. Носильщиков мотало от стенки к стенке, как на «Титанике» в затопленном коридоре третьего класса. Их мир значительно сузился и упростился — значение имела только ноша, которую они волокли. Элиот твердил, что с ним все в порядке, Квентин и Дженет настаивали, что должны его донести. Дженет, по собственному признанию, описалась со смеху. Миновав комнату Ричарда, Элиот разразился речью:

— Я, всемогущий Создатель, дарую вам свои священные инструменты, потому что пьян в зюзю и они мне сейчас без надобности. Смотрите, чтоб все было на месте, когда я встану, даже шлифовальный станок… особенно он. Кто уведет мой станок, получит приводного ремня.

В конце концов они взвалили его на кровать, дали ему воды (чисто условно) и укрыли его одеялом. Что бы ни повлияло на Квентина — домашняя интимность укладывания понарошечного сынка или мощный афродизиак под названием скука, не покидавший его даже в лучшие моменты этого вечера, — но последние двадцать минут, еще не освободившись от Элиота, он только и думал, как бы поскорей раздеть Дженет.

Утром он просыпался медленно — так медленно и так долго, что в итоге не понял, спал ли вообще. В плывущей куда-то постели лежали почему-то еще двое голых людей. Они втроем то и дело натыкались друг на друга, шарахались в стороны и чувствовали неловкость.

В первый момент Квентин не ощутил сожалений. Это и значит жить полной жизнью — напиваться допьяна и предаваться запретным страстям. Разве не этому научились они в шкуре полярных лис? Будь у Элис хоть сколько-нибудь крови в жилах, она бы присоединилась к ним — но она, конечно, легла спать пораньше. Они с Ричардом одного поля ягода. Добро пожаловать во взрослую волшебную жизнь, Элис. Магия ничего не решает. Неужто ты не сознаешь, что все мы умрем, что надо жить, пить и трахать все и вся без разбора, пока еще можно? Она сама предупреждала его об этом в Иллинойсе, в доме своих родителей, и была совершенно права.

Потом ему стало казаться, что это спорное мнение. Если взглянуть на случившееся с другой стороны, то он поступил не совсем хорошо, даже гадко, можно сказать. Из простительной ночная шалость переросла в омерзительную, а дальше, как на финальной стадии стриптиза, предстала во всем ужасе подлой измены. Где-то в процессе этого саморазоблачения Квентин увидел Элис — она сидела в ногах кровати, спиной к ним всем, опустив подбородок на руки. Периодически он думал, что это только приснилось ему, но в целом был уверен, что нет, не приснилось. Элис не выглядела как греза и была полностью одета — наверно, встала уже давно.

Часам к девяти комнату залил свет, и притворяться спящим сделалось затруднительно. Рубашки на нем не было — он не помнил, куда ее дел. Всего прочего тоже. Он все на свете отдал бы сейчас за рубашку и, к примеру, трусы.

Поставив на пол босые ступни, он почувствовал себя нематериальным до странности. Он не до конца верил, что мог сотворить такое. На него это совсем не похоже. Может быть, магия, как верно говорил Фогг, плохо повлияла на его моральные принципы. Что-то уж точно повлияло, потому он и вляпался в это говно — но должен же быть способ показать Элис, как глубоко он раскаивается. Квентин умыкнул одеяло — Дженет, похныкав, снова углубилась в безгрешный сон, — завернулся в него и побрел босиком по квартире. Обеденный стол напоминал потерпевшее крушение судно, кухня — место преступления. На этой маленькой погибшей планете для него не осталось места. Профессор Маяковский умел обращать время вспять — сделал целым разбитый стеклянный шар, оживил паука. Вот бы сейчас сделать что-то похожее.

Когда пришел лифт, Квентин подумал, что это Джош вернулся после проведенной с Анаис ночи, но из лифта выскочил Пенни — бледный, запыхавшийся и взбудораженный до предела.

Его новый радужно-зеленый ирокез шириной в дюйм и вышиной в три торчал, как гребень на шлеме центуриона. Кроме того, Пенни прибавил в весе и смотрелся, как ни странно, моложе и мягче, чем в Брекбиллсе: не столько одинокий ирокезский воин, сколько упитанный гангстер из белого пригорода. Он стоял, отдуваясь, на персидском ковре и косился по сторонам с настороженной повадкой прежнего Пенни. В черной кожаной куртке с хромовыми пиками, черных линялых джинсах и грязной белой футболке. Господи, неужто не все еще панки повывелись? Этот, должно быть, последний в Нью-Йорке.

Пенни шмыгнул носом и вытер его рукавом. Оба молчали: Квентин, зная, что Пенни никогда не опустится до того, чтобы там поздороваться, спросить, как дела, или объяснить, за каким он чертом сюда приперся, был даже благодарен за эту паузу — ничего хорошего его явление не сулило. В конце концов он заговорил первым, с трудом приведя в действие пересохший язык:

— Ты как вошел-то сюда?

— Твой швейцар дрыхнет. Гнать такого в три шеи.

— Это не мой швейцар. И ты определенно что-нибудь применил.

— Только проникновение Чолмондли. — Пенни произнес это как англичанин: Чомли.

— Элиот оградил весь этаж — я сам ему помогал. А чтобы открыть лифт, нужен ключ.

— Придется нам поставить новое ограждение — это я снял.

— Кому это «нам»? — Квентина одолевало единственное желание — окунуть лицо в раковину с теплой водой. И хорошо бы кто-нибудь утопил его там. — Слушай, Пенни, мы эти чары весь уик-энд ставили…