Охота на русскую Золушку - Анна Трефц

Или Альберту. Меня мгновенно захлестнула такая ярость, что я едва сдержался, чтобы не схватить ее за плечи и не встряхнуть, как следует. Хотелось развернуть к себе и крикнуть в лицо:

«Ты не можешь! Не имеешь права быть с кем-то! Потому что ты моя! Потому что без тебя я исчезну! Потому что так на небе написано!»

А вместо всех этих правильных слов я сказал самую ужасную глупость. Что-то про важную роль Альберта в истории человечества. И что рядом с ним должна быть безупречная девушка. Хотел ли я обидеть Машу? О да! Так же как она обидела меня тем, что пришла с Алом, что собралась замуж за Каримова и что меня в упор не видит. Я хотел, чтобы она разозлилась. Потому что только злость обнажает душу. Только разъяренный человек не в состоянии себя контролировать. А мне до черта нужно было увидеть, что она прячет внутри. Я все еще надеялся. Я все еще помнил наши отчаянные, не прикрытые стыдом и правилами приличия пьяные поцелуи. Я хотел увидеть, как она чувствует то же что и я!

И не удержался, поймал ее в объятия, притянул к себе, прикоснулся губами к горячему виску. Стоял бы так вечность, сжимая пальцами ее локти, жадно втягивая ее щекочущий душу аромат, словно в последний раз, на память. Она замерла на секунду, а потом задергалась как птица в силках.

— Неужели я так тебе противен?

Вопрос вырвался из самого сердца и повис между нами холодным облачком. Нужно было посмотреть ей в глаза, чтобы увидеть ответ. И я снова не мог решиться. Удивительное дело, рядом с Машей я превращался в тлеющее нечто, не достойное уважения, и даже не пытался сопротивляться. Я с малых лет топал наперекор желаниям разных людей: отца, тетушек, и матери Альберта, учителей, профессоров, командиров, умудрялся противостоять журналистам и даже вооруженным бандитам в Сомали. Но Маша в этот список не входит. Она мой личный Давид, которая завязывает в узел мою волю одним лишь своим изумрудным взглядом. Самым страшным, самым опасным, самым губительным для меня. И вот теперь мне с ним нужно встретиться. Для меня нет ничего сложнее этого. Потому что пока я не увидел ответ, пока не убедился, я могу надеяться. А так…

— Отпусти, пожалуйста, — прошептали ее губы.

А глаза… в глазах тлело что-то. Тоска? Усталость? Ей надоело играть по моим правилам. Она устала от меня. Она хотела совсем другого. Общения, участия, может даже деловых контактов. Но я все испортил. Влез по колено в ее личную жизнь и натоптал в душе грязными ногами. Теперь пытаюсь предъявлять на нее права. С чего бы? Оспариваю их любовь с Платоном? Требую чего-то на основании пьяных поцелуев в ночном клубе? А взамен предъявил голую Флор в своей гостиной. Ал вот хоть и новичок в отношениях с девушкой, но строит их правильно. Опираясь на присущие ему честь и совесть. И такая добрая дружба, как у него сейчас с Машей имеет все шансы перерасти в любовь — прекрасное, скрепляющее чувство. У меня же нет ни чести, ни совести. Дурь одна, обильно сдобренная страстью. Я интересен похожим натурам. Мы с ними сливаемся в бурное целое, а расставание наше всегда взрыв с кучей обрывков грязного белья. Я псих и притягиваю психованных девиц. Ал правильно подметил, что только таких я и затаскиваю в свою постель. Нормальные люди, как Маша от меня быстро устают. Мы с ней из разных вселенных. Из очень далеких вселенных.

Я отступил от нее, с трудом сдерживая опять вспыхнувшую ярость. Теперь не на нее, а на себя. И еще на судьбу, я ведь и сам не рад, что такой негодяй. С дурными намерениями, с дурными поступками. Но побороть себя опять не смог. Попытался задеть побольнее. Наговорил каких-то глупостей, а в ответ получил внятное, чтобы шел от нее ко всем чертям. Разумеется, приличными словами, но от этого ничуть не менее унизительными.

И вот теперь все. Она ушла, а я стоял, закрыв глаза, прислонившись лопатками к пыльным доскам. На поле снова затопали лошади, подгоняемые нетерпеливыми всадниками. Мне тоже нужно было топать. Но куда и зачем? Мой всадник вылетел из седла, и управлять мной некому. Наверное, поэтому я просто пошел, куда глаза глядят. Не по земле, тут я был плотно привязан обязательствами к Альберту и этому стадиону, а метафорически.

— И что ты будешь делать? — Лизи чокнулась со мной. В глазах ее поблескивало подозрение, а в бокале плескалось что-то неприятно-зеленое. Что за коктейль?

Спустя три дня после той игры в поло, она вытащила меня в бар. Я поставил стакан с бренди на стойку, так и не отпив ни глотка.

— Э? — подруга двинула бровью.

— Не хочется. Впервые в жизни.

И я не врал. Меня словно темным пледом накрыла апатия. Ничего не хотелось, ни о чем не думалось, ничего не чувствовалось.

— Эта Маша — та еще штучка, — носик Лизи заострился, глаза превратились в щелки с пышно накрашенными ресницами. И стали похожи на двух многоножек, расползающихся от переносицы к вискам. Ну да, она злилась. А злая Лизи большое несчастье. Все мы помним ее выходку с математиком и пауком.

Мне пришлось быстро собраться, чтобы гнев подруги не пал на невинную Машу. Она ведь, и правда, ни при чем. Живет человек, как хочет, и совершенно не обязан обращать внимание на типа, который шатается рядом и требует к себе особого отношения.

— Ты с Алом говорил?

— У них с Машей ничего серьезного, если ты об этом. Но он намерен пуститься с ней во все тяжкие.

Лизи дернула плечом, хмыкнула и, задрав подбородок, изрекла:

— Ничего у него не выйдет. Ваша Маша холодная как ледышка. Пока у них дойдет до всех тяжких, он поседеет.

Я с трудом подавил улыбку. Маша — ледышка! А еще говорят, что женщины видят друг дружку насквозь.

— Знаешь, мне все это надоело, — подруга решительно поставила ополовиненный бокал и сверкнула глазами так, что сразу вспомнилось, она внучка той самой женщины, которую боялись все алкаши графства Кент и руководитель СССР Хрущев в придачу, — Два моих друга влюбились в одну девицу. Слюни пускаете, смотрите на нее как побитые щенки. И эта девица даже не я! И ладно бы какая-то стоящая была. А то, ну надо же, рандомная русская пизда!

— Эй, полегче! — возмутился я, но в ответ получил лишь ее гневное: «Пф!»

С продолжением:

— И Платон туда же! Платон! Уж